ВРАЩЕНИЕ ЗЕМЛИ 

​

Федору Конюхову

​

Всё как обычно, жизнь есть вещь простая:
не из корысти, а здоровья для
я ем и пью, скучаю и гуляю,
а подо мной вращается Земля.

​

Всё как обычно, всё вокруг родное:
простор и храм на звёздном берегу.
Земля так быстро мчится подо мною,
что на ногах стоять я не могу.

​

В ночи под звёздной золотой ордою
шумят леса и мчатся корабли.
Я вижу небо над и под собою,
по обе стороны большой Земли.

​

Вращаются циклические мысли,
жизнь катит волны где-то там, вдали, 
и надо с лодки слезть на дальнем мысе,
чтоб ощутить вращение Земли.

​

Всё у тебя о҆кей в житейском плане:
проснуться в шесть, на завтрак полчаса…
А кто-то в лодке в Тихом океане
читает Библию и смотрит в небеса. 

​

А я сибирскою зарёю ранней,
забыв про город, тонущий в пыли,
лежу на сердце родины бескрайней
и слушаю вращение Земли.
 

  ПУШКИНСКИЙ ВЕНОК

​

ШЕСТИКРЫЛЫЙ СЕРАФИМ

​

Пушкину

​

Бесплоден был твой нищий пыл,
Которым тешил ты гордыню,
Но я, прозрачен, шестикрыл,
Сошёл к тебе в твою пустыню.

​

Я снизошёл к твоим мольбам,
К избытку твоего сиротства, 
И дал твоим пустым словам
Мощь собственного первородства.

​

Я чуть коснулся лба крылом,
Пронзив твой мозг огнём озноба,
И опаляющим огнём
В мозгу запечатлелась злоба.

​

Я бросил взор к тебе в глаза,
Как равный – равному, как другу, – 
И в них обуглилась слеза,
И стал, пылая, видеть уголь.

​

Моя прозрачная рука
Коснулась губ твоих устало – 
И пламя вместо языка
В гортани смертной заплясало.

​

Я дал тебе свои глаза,
Отдал тебе свой слух и силу – 
Чтоб понял ты, что знать нельзя,
Чтоб мощь в тебе заговорила.

​

Ослепнув, огненным перстом
Коснулся я чела седого – 
И ты издал протяжный стон,
Который обратил я в слово.

И грудь тебе я разорвал,
И злое сердце сжёг победно,
И в окровавленный провал
Вошёл незримо и бесследно.

​

Я страшный дар тебе принёс,
Я, вестник славы и обиды,
Я, в зрелости кровавых слёз
Убивший первенцев Египта.

​

…И ты восстал. И я без сил
Ушёл в огромный сумрак крови,
Струящийся меж тёмных жил,
К войне от века наготове.

​

Крест четырёх координат,
Не видимый обычным взглядам, – 
На нём отныне ты распят,
А я – незримо плачу рядом…

​

Восстань, пророк, гори, живи,
Казни царей нездешней вестью,
Неся в своей слепой крови 
Слепого ангела возмездья!

РЫЦАРЬ БЕДНЫЙ

Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Страшной мыслью занятой.

​

Он имел в ночи виденье – 
И, щитом закрывши грудь,
Сквозь века, сквозь поколенья
Поскакал в бессмертный путь.

​

Весь в крови, густой, невинной,
Хитрым ворогам назло,
По равнинам Палестины
Мчался с саблей наголо.

​

Неподкупный, бледный, юный,
Веря строгим небесам,
Он сжигал Джордано Бруно
И сгорал с ним рядом сам.

​

Чтоб народ страною правил,
Чтоб весь год цвели поля,
Штурм Бастилии возглавил,
Обезглавил короля.

​

Видя в небе Божьи знаки,
Алый свет издалека,
Нёсся в газовой атаке
Впереди всего полка.

​

Бедный, бледный, бестелесный,
Отпускал ворам грехи,
Под бомбёжками пел песни,
Декламировал стихи.

​

На весь мир горланил речи,
В чёрной мгле искал путей,
Строил газовые печи,
Жёг в них старцев и детей.

Звонко распевая песню,
Голову совал в петлю,
Веря, что вот-вот воскреснет
И продлит судьбу свою.

​

Жил на свете рыцарь бедный,
Умирал и воскресал.
Алым светом – всепобедным – 
След сапог его сиял.

​

В диком упоенье боя,
В миг, когда он убивал,
Меч руководил рукою,
Панцирь телом управлял.

​

Но в тиши исповедальной,
Снизойдя во тьму времён,
Всё безмолвный, всё печальный,
Ожидал знаменья он.

​

Рыцарь, что же вы молчите?
Что ваш взор так хмур опять?
Славе с Болью – вашей свите – 
Есть что вам о вас сказать.

​

Но туда, где райской дверью
Тучка рыжая горит,
Рыцарь смотрит, рыцарь верит,
Рыцарь плачет и молчит.

​

Или мозг устал пророчить?
Или кровь не горяча?
Рыцарь поднимать не хочет
Больше старого меча.

​

Слишком много в жизни дикой
Крови, боли и обид…
Только старый меч-владыка
Так же им руководит.

* * *

В начале жизни школу помню я…
Мы там терпенье в классах проходили.
Там вёл меня сквозь холод бытия
Задумчивый учитель мой, Вергилий. 
Второй учитель, господин Никто,
Не уважал многоречивых споров
И вёл меня, как через решето,
В заиндевевший сумрак коридоров.

​

Сам воздух, серый, чистый и стальной,
Учил нас строго, меря полной мерой.
Круги экзаменов, испуганные верой,
Послушно размыкались предо мной.
Манила темнота словесных чащ…
Казалось мне, что в жизни всё в порядке,
Что мир лежит, прохладен и манящ,
Как белизна нетронутой тетрадки.

​

Деревья в сером небе за окном
Ветвями знаки делали всё глуше,
И засыпали беспокойным сном
Порочные, живущие в них души.
И осень к нам обратной стороной
Оборотилась – пышно и нелепо,
И высилось над пошлостью земной
Стоическое северное небо.

​

Сбегая в небо, словно молоко,
Плыл колокольный звон в соседнем храме,
Но весело, безбожно и легко
Смеялся рыжий гравий под ногами.
И вечность рыжей, цвета кирпича,
Мне представлялась в дворике осеннем.
По серым стенам пролетали тени,
О чём-то вечном вкрадчиво шепча.

​

Начало жизни… Слёзы в уголке, 
Тетради всмятку, порванные книжки
И кровь на отложном воротничке
Воспитанного, чистого мальчишки…
Моя любовь, моя Гиперборея – 
Вкус крови на мальчишеских губах
И давний, дикий, дерзкий, детский страх – 
Ушли в Ничто, как школьники, робея.

​

Иная жизнь, иной, неспешный быт,
Где ветер щебетал в деревьях тонко…
Я умер там – давно, ещё ребёнком,
И всё не смею смерть свою забыть.
Да, я уснул до сотворенья мира, 
Вмёрз в эту осень, сырость, дождь и грусть,
В которой странно, холодно и мило,
И никогда, возможно, не проснусь.

​

ЗАКЛИНАНИЕ

​

Ночь, как змея, меняет кожу,
Кровь лунная  не горяча,
И жизнь случайного луча
На жизнь твою, мой друг, похожа.
Звёзд золотистая орда
Мерцает подо мной уныло,
И я зову тебя, Леила:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

​

С тех пор, как умер я, прошло
Немало лет, а ты всё так же
Живёшь всему и всем назло,
Не принимая лжи и фальши.
Ты так же медленна, горда, 
Бесстрастны все твои движенья…
Мне нестерпимо быть виденьем,
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

​

Носимый ветром, как листок,
Я не пойму, что стало с нами?
Я позабыл твоё лицо, 
Украденное зеркалами.
Несусь без цели, без следа,
Не червь, не бог, не прах, не небо,
Зову – зверино, дико, слепо:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

​

Из фотографий я ушёл,
Мои признанья часто грубы,
И стих, как греческий обол, 
Бесплотно холодит мне губы…
В простое слово: «Ни-ко-гда» – 
Как будто в каплю, я вместился,
Но мир в той капле отразился…
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

 

* * *

​

Птичка Божия узнала
Тяжесть рабского труда.
Отгуляла, отлетала
Заповедные года.

​

Птичка в клетке по контракту
Пять концертов в день даёт.
Для желудочного тракта
В день по зёрнышку клюёт.

​

Птичка правду-матку кроет,
Вкалывает, не шутя.
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя…

​

Нам даётся лишь с трудами
Хлеб и кров над головой…
И звучит под небесами
Птички Божьей
волчий 
вой.

​

АНЧАР

​

В пустыне наших хищных дней,
В её средине сокровенной,
Анчар, пустивши сто корней,
Стоит – один во всей вселенной. 

​

Все соки матери-земли
Впитал он в пышное убранство,
И корни древа проросли
Сквозь землю, время и пространство.

​

Анчар пророс во все дела,
Во всё, что в мире сём творится,
И в каждом сердце корень зла
Благоухает и ветвится.

​

Преодолев упрямый страх
В своём непостижимом беге,
Укоренились в небесах
Его упрямые побеги.

​

Дурное семя проросло
Сквозь всех и вся, сквозь всё земное.
Грядущее уже прошло,
А вечность сократилась вдвое.

​

И небо, словно решето,
Над пеплом звёздами сияет,
И яд бессмертного Ничто
Узорно в небе протекает. 

​

И бродит яд во мне и в нём,
И властно побуждает к злобе – 
Внутри Творца, где мы живём,
В Его лазоревой утробе.

​

Настанет день – распнётся Бог,
История пойдёт сначала,
И нищий царь умрёт у ног
Непобедимого вандала.

​

И, выше всех чудес и чар,
Мир превратив в свою обитель,
Над пеплом возрастёт анчар – 
Великолепный победитель.

​

А я, каменотёс времён,
Найдя в сём тонкую отраду,
Всему дам меру и закон – 
Вину, и молоку, и яду.

​

Мой разум зряч, мой гнев глубок,
Мой слух не верит небылицам.
Рассыпанный по песням Бог
Мной собираем – по крупицам.

​

Я знаю: в древе бытия
Таится радостное царство
Для победителя-червя,
И для него сей яд – лекарство.

​

Подточенный червём анчар
Истлеет до ствола сухого,
Взметнётся творческий пожар,
И в мире всё начнётся снова.

​

БЕСЫ

​

Стихотворение – формула

Мчатся тучи, вьются тучи,
Пляшут быстрые лучи.
Небо бьётся, как в падучей,
Звёзды – как огни в печи.
Мчатся бесы, вьются бесы,
Пляшут, мечутся, плюют…
Сани по Руси небесной
Тело Пушкина везут.

​

Мимо площади Сенатской,
Мимо высей Машука
Мчится конь наш залихватский
Сквозь эпохи и века.
Буря мглою небо кроет,
Все дороги замело…
– Что вы, барин? – Бог с тобою!
Просто сердцу тяжело.

​

Громко цокот раздаётся,
Будто всё кругом мертво…
Конь летит, бубенчик бьётся
По-над холкою его…
– Скоро ль дом? – Не знаем сами!
– Ждут ли нас? – Должно быть, ждут!
Вечно по России сани
Тело Пушкина везут.

​

Гулко цокают копыта
По теченью наших спин…
И молчат, во тьме забыты,
Мёртвый дом и Сахалин.
Вся земля дрожит от гула,
У коня горит зрачок…
Вон Астапово мелькнуло,
Знать, конец уж недалёк…

​

Ни огня, ни слёз, ни веры, – 
Крики, брань, кабацкий мрак…
Только возле «Англетера»
Спотыкнётся вдруг рысак…
– Скоро ль, братец? – Недалечко!
Только выедем с земли…
Лишь мелькнёт Вторая Речка
Там, за вечностью, вдали…

​

Больше нет на белом свете
Ни чудес, ни естества:
Наша жизнь – огонь да ветер,
Да слова, слова, слова!
Скачка, скачка без запинки,
Без кнутов, без шенкелей…
Пушкин… Лёгкая пушинка,
Что небес потяжелей!

​

– Ждут нас? – Барин, всё в порядке! 
Ждут покойнички гостей,
Всё отдавши без остатку
Да раздевшись до костей.
Плачут, пьют, тревожат бога,
Огоньки в глазах горят…
Бесконечная дорога
В рай бежит сквозь самый ад!

​

И ни песенки, ни сказки…
Мчатся кони день за днём…
– Я устал от этой тряски…
Скоро ль, братец, отдохнём?
…Полузвери, полубоги,
Мчатся тени – их не счесть…
– Скоро ли конец дороге?
– Барин, не серчай! Бог весть!

​

БУРЯ МГЛОЮ

​

Буря мглою небо кроет,
Буря смотрит сотней глаз,
Снежные хоромы строит,
Разрушая их тотчас;
Вороном стучит по стенам,
Бесами кружит в окне,
И от воплей их бессменных
Тягостно тебе и мне.

​

Бездна нам разверзлась ясно;
В небесах горят костры;
То возносятся, то гаснут
В небе звёздные миры;
Домик наш в снегах затерян,
Осаждают нас века.
Мы – вдвоём, и путь наш – верен. 
Хочешь?– вот моя рука.

​

Петь не надо; я от песен
Утомился и ослаб;
Сам себе я сух и пресен,
Как больной, усталый раб.
Нет, я мудрых слов не знаю,
Ни знамений, ни причин;
Лучше помолчим, родная,
Посидим и помолчим.

​

Помолчим о самом главном,
О своём, о прожитом.
Вспомним, как жилось нам славно
В этом космосе пустом.
Небо всполохами крася,
Мчится ввысь Полынь-звезда;
Мир молчит, угрюм и ясен,
Словно в первый час Суда.

​

День придёт, – истлеет семя,
Брошенное нам в сердца,
Кончатся пространство, время,
Всех нас примет дом Отца.
Там друзей увидим лица,
Вечно полные тепла;
Там споёшь ты, как синица
Тихо за морем жила.

​

Буря мглою небо кроет,
Буря смотрит сотней глаз,
Буря ад над нами строит,
Предначертанный для нас;
Домик наш в снегах затерян,
Но тепла твоя рука,
И наш путь угрюм и верен,
Как старинная строка.

​

ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ

​

Арист, ты говоришь, что стих – твоё спасенье,
Превыше всех трудов, превыше всех наград,
Терновый твой венец, и крест, и воскресенье,
И суд, и сад, и ад.

​

Ты памятник себе воздвиг огнеупорный
Из слухов, хитрой лжи, хвалы и клеветы, 
И если кто-то мог писать о ясном спорно,
То это – только ты.

​

Высокопарный вздор комедий и трагедий
Ты претворил в судьбу, и в ней тебе везло:
Так! – Ты умеешь всех презрительней на свете
Встречать добро и зло.

​

И твой любимый бес, сухой и моложавый,
Непринуждённость в хитрой выдумке любя,
Всё ходит за тобой, как арендатор славы,
И мучает тебя.

​

И долго будешь тем известен ты народу,
Что всех изысканней язык ты исказил.
У музы у твоей всё ярче год от году
Блеск стрекозиных крыл.

​

Господь тебя слепил из глины мокро-зыбкой,
Чтоб научился ты, презрительность любя,
По-чаадаевски, с язвительной улыбкой
Плыть поперёк себя.

​

…Не тот поэт, Арист, кто рифмы плесть умеет,
Кто в словоблудии сумел достигнуть дна,
А тот, кто, став бессмертным, не жалеет,
Что жизнь – всего одна.

​

ПРОЧНОЕ В СМЕНАХ

​

    Александру Кушнеру

​

Рябина на ветру,
Рабыня всем ветрам,
Скажи, когда умру,
Скажи, что будет там.

​

Рябина на ветру,
Рубин живой души,
Верши свою игру,
Пляши, пляши, пляши!

​

Твори, твори, твори
Свой танец, свой испуг!
Воскресни, вновь умри
И оживи – для мук!

​

Листвы осенний пляс
Под собственный напев
Изобразит для нас 
Наш страх, и боль, и гнев.

​

Упрям, устал, угрюм,
Иду в тени ветвей,
Не вслушиваясь в шум
Глухой судьбы своей.

​

Лечу я без следа,
Как суетливый снег,
Из жизни – в никуда – 
За так – за миг – навек.

​

Манит запретный путь,
Хмельная тянет страсть
Устать, упасть, уснуть, 
Забыть, убыть, пропасть.

​

Не вычитан из книг,
Непредсказуем бой. 
Просторен каждый миг,
Наполненный собой.

​

Крепи, корявый ствол,
Мощей древесных мощь,
Чтоб дважды ты вошёл
В один и тот же дождь!

​

Не превратится в дым
Мой путь, мой след, мой труд, 
Всё в жизни, что моим
На сей Земле зовут.

​

Рябина на ветру,
В крови, в огне, в заре,
Учи меня добру,
Учи меня игре, 

​

Учи, как без труда
Прорваться – в монолит,
Туда, туда, туда,
Где мрамор и гранит,

​

Где боги и быки,
Где век и бег минут
В мои черновики,
В словесный рай, войдут.

​

…Огонь листвы во мгле,
Пробушевав свой век,
Приблизился к земле
И тело опроверг.

​

Созвездье русских слов
За гранью жития
Мне обещает кров,
Где отдохну и я.
 
ЗАПРЕТНЫЙ ГОРОД

​

Дмитрию Мельникову

​

В запретном городе моём, 
В оазисе моём – 
Аллеи, пальмы, водоём,
Просторный белый дом.

​

Туда вовеки не войдут
Ни страх, ни суета.
Там жизнь и суд, любовь и труд
Цветут в тени Креста.

​

Там тысячью горящих уст – 
Лиловых, огневых – 
Сиреневый глаголет куст
О мёртвых и живых.

​

Там полдень тих, там зной высок,
Там всё Господь хранит – 
И прах, и пепел, и песок,
И мрамор, и гранит.

​

Там миллионы лет закат
Горит во весь свой пыл,
Там голубь осеняет сад
Шестёркой вещих крыл.

​

Дрожит в тени семи ветвей
Горящая вода,
И в дом без окон и дверей
Вхожу я без труда.

​

Там, в одиночестве моём,
Заполненном людьми,
Звучат сияющим ручьём
Слова моей любви.

​

Там огненно крылат закат,
Оттуда нет пути назад…
Но где они, не знает взгляд,
Ищу их вновь и вновь – 
Запретный дом, запретный сад,
Запретную любовь.
 

* * *

​

На Венецию падает снег,
На Венецию сходит туман,
Будто весть от того, кого нет,
Будто тени ушедших славян.

​

И в каналах темнеет вода,
И фасады белеют во мгле,
И на небе не сыщешь следа
От стопы, что спешила ко мне.

​

Чёрным кружевом тонких дорог,
Белой пряжей снежинок седых
Так увлёкся назойливый Бог,
Что забыл о молитвах моих.

​

Только шёпот воды в темноте,
Только рябь исчезающих дней,
Только муза идёт по воде
С головою кровавой моей.

​

В занебесной Венеции той,
Что парит над судьбою моей,
Бесконечный и мёртвый покой,
Бесконечная рябь серых дней.

​

Город-сон, парадиз небылиц,
Где покров беспорядочно-бел,
Только люди гуляют без лиц,
Отдыхают от дел и от тел.

​

От венедов остался лишь дым,
От венедов остался туман,
Только именем пришлым моим
Окликает их Марк-великан.

​

Город-сон, иллюзорный навек,
Смутно брезжит сквозь рябь серых стран…
На Венецию падает снег,
На Венецию сходит туман.

ПАМЯТИ ЕВГЕНИЯ ЕВТУШЕНКО

​

Что ж, свершилось. Тает снег.
Умер сам Двадцатый век.
Значит, вот таков удел
Всех бессмертных в мире тел.

​

Ты идёшь к великим в даль – 
Боговдохновенный враль,
Скоморох, пророк, поэт,
Уленшпигель наших лет.

​

Помню хмель твоей вины,
Острый взгляд из глубины,
Помню твой – сквозь морок лет – 
Незлопамятный привет.

​

Скудный дар тебе дарю – 
Тем же ритмом говорю,
Что Иосиф, милый враг,
Провожал певцов во мрак.

​

Этим шагом начат год.
Этим шагом смерть идёт.
Так шагает старый бог:
Раз – шажок, другой – шажок.

​

Шаг за шагом – в темноту,
За последнюю черту,
Где ни лжи, ни естества,
Лишь слова, слова, слова.

​

Ими правил ты, как бог.
Ты ломал себя, как слог,
Рифмой острой, как стилет,
Нервы рвал нам много лет.

​

Ты – мишень и ты же – цель,
Как Гагарин и Фидель.
Белла, Роберт и Булат
Ждут, когда к ним встанешь в ряд.

А тебя, – прости всех нас, – 
Хоронили много раз.
Что ж, воитель и герой,
Умирать нам не впервой.

​

От твоих трудов и дней
Нам осталось, что видней – 
Твой обманчивый успех,
Твой оскал, твой едкий смех.

​

То стиляга, то герой,
Ты, меняясь, был собой – 
Яд со сцены проливал,
Отравляя, исцелял.

​

Под задорный, острый взгляд
Мы глотали этот яд – 
Вместе с миром и тобой,
Вместе с Богом и судьбой.

​

Ты – виновник всех растрат,
Жрец и рыцарь всех эстрад.
Ты горел, сжигал, сгорал,
Но скупым ты не бывал.

​

Что ж, обман твой удался.
Ты в бессмертье ворвался.
Всё простится за чертой
За надрыв и ропот твой,

​

За глухой тупик стиха,
За огонь и мрак зрачка,
За блистательность ошибки,
Черноту черновика.

​

Ты сейчас стоишь один
Средь заоблачных равнин – 
Справа – свет, налево – тьма,
Снизу – Станция Зима.

Сценомирец, дай-то Бог, 
Чтоб остался жгучим слог,
Чтоб талант твой не иссяк
На эстраде в небесах.

​

Что ж, прощай. Закрылась дверь.
Что осталось нам теперь?
Этот ритм – ать-и-два – 
…и слова, слова, слова.
 

ТРИ АСКЕТА

​

1.    ДЕРВИШ

​

Как безумец, на пороге рая,
Плача, хохоча, крича, любя,
Он вертелся, тлея, выкликая, 
Пламя изгоняя из себя.

 

Он постиг все тайны без предела,
И, пронзив рассудок сей насквозь,
Позвоночник вышибив из тела,
Сквозь него прошла земная ось.

​

Что он в прежней жизни сделать мог бы, 
Чей-то сын, хозяин и жених?
Он сошёл во тьму и трепет мозга,
Чтобы Бога выцедить из них.

​

А под ним – все всполохи и крики,
Наших пошлых жизней тьма и свет,
Всё, что мним мы низким и великим, – 
Войны, троны, звёзды, бег планет.

​

Он кричал в безвыходное небо,
Тлея и от ужаса дымясь,
Что всё в мире криво и нелепо,
Что нужна нам всем иная связь…

​

Рай был перед ним распахнут грозно,
Но не смел он перейти порог
И плясал, вертелся, плакал слёзно,
И почти не ведал, кто он – Бог;

​

Бог же – крался линией пунктира
Сквозь пиры и пляски наших дней,
Выпрямляя злость и кривость мира
Непомерной кривизной Своей.

​

 

2.    СТОЛПНИК

​

Лишь одного хотел он: тишины.
А мир не затихал – кричал, сражался…
И он на высоченный столп взобрался,
Откуда звуки мира не слышны.

​

Лишь иногда взирал он вниз смиренно,
Где, время на часы пути деля,
Темнела вся большая ойкумена,
Вся плоская, постылая земля.

​

И всё грешно, и ничего не мило…
Там, на последней, страшной высоте,
В пустыне неба, над пустыней мира
Он кротко обучался пустоте.

​

Ему земного тела было мало, – 
Он жил в рассеянном тепле дождя;
Душа его при Боге пребывала,
К нему, домой, почти не заходя.

​

Но все года, пронёсшиеся слепо, 
Пока, покрытый струпьями, нагой,
Он устремлён был в огненное небо,
В нём своевольно возрастал Другой.

​

Был этот Некто расположен к чуду,
И звёзды в небе путь меняли свой,
И струпья превращались в изумруды,
И благовоньем становился гной.

​

А там, под ним, текли земные войны,
Вставали царства, падали цари,
Но это было мелким, недостойным
В сравненье с тем, что было там, внутри.

​

Над всем мирским, на самой грани рая,
Врастал он в огненное Ничего,
По мере силы Богу помогая
В последнем одиночестве Его.

 

3.    ЙОГ

​

Он много лет к себе был не готов.
Закрыв свои глаза от света плотно,
В себе он видел скопище животных,
Рабов, шутов, купцов, царей, богов.

​

Но он хотел узнать, пока живой,
Куда, минуя отдых, свет и тени,
Его сквозь холод перевоплощений
Гнал некий страх – слепой, дородовой,

​

И с малолетства, с дней своей весны,
Он закалял себя огнём и зноем,
Себя переплавляя в то, иное,
Чему ни смерть, ни время не страшны;

​

И, всматриваясь зорко в древний страх,
Сидел на берегу реки годами,
Следя остекленевшими глазами,
Как Ганга проплывает в небесах.

​

Он научился жить с собою врозь,
Класть плоть, как вещь ненужную, на полку,
И кулаки сжимал настолько долго,
Что ногти проросли сквозь кисть, насквозь.

​

А взгляд летал, от светлых глаз отпав,
В пространстве затихающего ветра,
Его, слепого, одаряя щедро
Бесславнейшей из всех бессмертных слав.

​

Он восседал, как кукла, обожжён
Палящим солнцем, выше славословий,
И сонмы предков в каждой капле крови
Молчали, глядя, как моргает он.

​

КОЗЫРЕВ – КУТИЛОВУ

​

Кутилов – 
           глазища
                        тусклые.
Бродячая 
                правда
                            русская.
Смешная
            гордыня 
                        детская – 
И красная
               кровь
                      поэтская.
Солдатская 
               прямость
                       честная,
нахлебникам
                    неизвестная.
Сапсанья 
           повадка 
                     хищная,
для воина
                не излишняя…
Ни серости,
                  ни ребячества – 
Прочтёшь 
         две строки – 
                  и плачется…
Кровь снова
              стихами
                             мается…
– Кутилов! – 
          и речь
                  срывается.
…Кутилов! 
           Рисунки
               пёстрые.
И скифские 
      скулы
          острые.
Не пасквилем,
               не пародией – 
Ходил
       сквозняком
        по Родине.
Сквозняк 
    всей Руси
        космической – 
Сибирский 
        поэт
            трагический!
Ты в небе
          зарыт
        без надобы – 
– Земли тебе было
            мало бы!
Сияет
         зарёю 
              гордою
Твой волчий 
              прищур
                      над городом.
Твой чёрт 
          над судьбой богатырскою
Метелью метёт
                   сибирскою:
«Сгоришь
            в цвету,
                      не состаришься…»
А где ты 
            сейчас
                   мытаришься?
Не в адской ли чаше
            с серою?
– Кутилов
         воскресе!
               – Верую!
Ты можешь отчалить
                         в смерть, но я –
Твоя правота
            посмертная.
Хмельная, 
            босая,
                     вешняя – 
Держава
          твоя 
             нездешняя,
Козырная 
                и кутящая – 
Русь-матушка 
        настоящая!
И отдано
          Богу – 
                богово, 
и отдано
          волку – 
                  логово.
Стихи
    не горят,
              поэтому – 
Поэту
         дано
                поэтово.

​

                    ПРОЗВЕНЕЛО

​

Прозвенело над ясной рекою.
Фет

​

Прогремело под небом лиловым, 
Полыхнуло в прозрачной листве,
Пронеслось в полумраке багровом,
Раздробилось в зелёной траве.

​

Растворилось в тиши заповедной,
Промелькнуло словцом в пустоте,
Стихотворною строчкой победной
Задержалось на белом листе.

​

Пронеслось над затихнувшим залом,
Пролилось неслучайной слезой,
Отпечаталось в сердце усталом,
Взорвалось в разговорах грозой.

​

Отложилось обидой глубокой,
Поползло стоязыкой молвой,
Зашумело стозевно, стооко,
Всколыхнулось восставшей толпой.

​

В сотне сплетен глухих отразилось, 
Унесло и любовь, и покой,
В грудь поэта свинцово вонзилось
Белым утром над чёрной рекой.

​

По народам прошло возмущеньем,
Пролетело по миру войной,
Пронеслось алым всадником мщенья
Над голодной и нищей страной.

​

Заслонило сиянье рассвета,
Опалило и город, и дом,
И грибом поднялось над планетой,
И несмело затихло потом.

​

И – вспылило под небом лиловым, 
И – сверкнуло в истлевшей листве,
И – промчалось во мраке багровом,
И – рассеялось в чёрной траве.

​

 * * *

​

Только что в мире и есть, что рябина
В жёлтом осеннем саду. 
Только что в мире и есть, что долина
В мареве красок хмельных.
Только что в мире и есть, что старинный
Томик любимых стихов.
Только что в мире и есть, что невинный
Взгляд, лучезарней небес.

​

Только что в мире и есть, что костлявый
Поднятый детский кулак.
Только что в мире и есть, что дырявый
Грязный ботинок бомжа.
Только что в мире и есть, что кровавый
Труп в придорожной пыли.
Только что в мире и есть, что лукавый
Хохот над правдой людской.

​

ЖЁЛТОЕ НА СЕРОМ

​

Памяти деда

​

Серая плита,
жёлтая листва.
Бледные уста,
старые слова.

​

Вновь роняет лес
порыжевший лист.
У больших небес
замысел был чист.

​

Но сердца насквозь
прожигает злость:
что-то не сбылось,
что-то не срослось…

​

Бездна так бедна – 
камень, пыль, портрет,
и стакан вина,
и оградки нет…

​

Боль старинных ран,
что нам век принёс,
и хмельной стакан
ветеранских слёз.

​

Бог не больно строг, 
но вовеки тут – 
мой земной ожог
от небесных смут.

​

Что же, здравствуй, дед. 
Вот и я теперь
свой оставил след
на твоей тропе.

​

Там, где смерти нет,
слушай мой рассказ. 
Пять коротких лет
изменили нас.

​

Вечен и велик
бег вокруг нуля…
Отдохни хоть миг,
русская земля.

​

В небесах, велик,
веселит мне взгляд
новый материк,
облачный Царьград.

​

Иоаннов рай,
парадиз Петра – 
чёрствый каравай,
чёрная дыра…

​

Пеплом занесло
наш родимый дом. 
Но – всему назло – 
знаешь, мы живём.

​

Сотрясаем мир,
устрашаем Рим,
сыплем сотни рифм,
греем и горим.

​

Стоны новых драк,
первозданный страх,
мировой бардак
и родной размах.

​

Путь в нездешний храм – 
тесный храм обид – 
обещают нам
мрамор и гранит.

​

…Жёлтый лист летит
на осенний путь.
В жизни от обид
не передохнуть.

​

Блажь гранитных плит,
первый робкий снег.
И куда нам плыть?
Где ты, человек?

​

И укрыт от ран 
жёлтою листвой
юный ветеран
третьей мировой.

СИНЯЯ ОСЕНЬ

​

Синяя осень пришла,
смотрит в нас из-за стекла,
ищет в нас хоть бы крупицу
ясности и тепла.

​

Синяя осень пришла.
Жизнь, что блистала и жгла,
ныне скромна, как посуда,
убранная со стола. 

​

Синей зеркальной порой
я возвращаюсь домой – 
несостоявшейся правды
неочевидный герой.

​

Мимо привычных орбит
время по травам летит,
будит осенние травы
топотом синих копыт.

​

Меркнут лучи небылиц,
мысль повергается ниц,
вносятся в наше бессмертье
крики подстреленных птиц.

​

Ангел мой, спи, отдыхай, 
скоро с небес невзначай
капелька звёздной печали
капнет в остывший твой чай.

​

Дым заклубится с земли,
лес обагрится вдали,
в нас зашумят первостишьем
соки бессмертной земли.

​

Помни, всему – свой черёд:
смерть, как бессмертье, пройдёт,
ночью на лунной поляне
папоротник зацветёт,

​

и промелькнёт над рекой
беглой кометной строкой
в звёздном рассеянном теле
обетованный покой.

​

Холоден мир, но тепла 
прежнего счастья зола…
Кончилось жёлтое лето,
синяя осень пришла.

​

1 ЯНВАРЯ 2017 ГОДА

​

Январский день настал. Кругом бело.
Бело в окне морозное стекло.
За ним белеет тучный небосвод.
За ним белеет тощий новый год.
Белы деревья, тропы и кусты.
Белы дома, дороги и мосты.
Белы пути во тьму из пустоты.
Белы Иуды, Савлы и Христы.
Белы стихи, что я сейчас пишу.
Белёс и воздух, коим я дышу.
Белеет свет, белеет даже мрак.
Белеют тишина и лай собак.
Прохожие белеют за окном.
Белеют вера, родина и дом.
Белеет смерть. Белеет белизна.
Бела зима. Белым-бела весна.
Бел новый год, и век, и тыща лет.
На белизне не виден белый след.
Внутри меня, в груди – белым-бело.
Мне в белизне бездомно и тепло.

​

Белеет Бог. Белеют рай и ад.
Белеет луч, не знающий преград.
И призрак, проходящий по домам,
Не доверяет нашим белым снам.
Он ищет в нас хоть каплю черноты,
Чтоб подчеркнуть неявные черты
Отличия любого от любых,
Что делают из нас людей живых.
Он бродит по белёсой пустоте,
Он ищет яви в призрачной мечте.
Он заблудился в нас. Он не найдёт
От нас ведущий к Богу чёрный ход.

​

Завален чёрный ход. И бел сугроб.
Бела улыбка губ, бел нос и лоб.
Глядят на небо белые глаза.
Глядит из глаза белая слеза.
Всё замело. Всё скрылось. Всё ушло.
Во мне и за окном – белым-бело.
И белизна, скользя по белизне,
Тихонько шепчет мне о той весне,

Когда проснётся спящий в людях Бог
И в пустоте напишет первый слог.
 

НИЧТО

 

Улица не шелохнётся,

В небе – тихая луна.

Где-то шёпот раздаётся.

Высь воздушная темна.

Всё на свете непреложно,

Тихо, мирно и несложно,

Нами небо занято…

Вдруг – над нами раздробилось,

Разыгралось, раскатилось,

Зашумело, заискрилось

Многоликое Ничто.

 

Топчут ноги, брызжет хохот,

Но не видно ничего.

На пустой дороге – топот,

Сердце живо и мертво…

Обло, дико и стозевно,

И не нежно, и не гневно,

Чем-то высшим занято,

Многоруко, многоного,

По семи земным дорогам

Скачет гулкое Ничто.

 

Кличет, мается и ранит,

Рвёт сердца, дробит мечты,

Манит, тянет и буянит

Пустота средь пустоты…

Ложь – прельстительная сила,

Жизнь полна, как решето.

Много нам судьба дарила,

Да не то, не то, не то!

 

Снова – тихая дорога…

Где-то огоньки горят,

Плачут, ждут, тревожат бога,

Всё о чём-то говорят…

Ночь тиха. Не дышит ветер.

Ни за что мы не в ответе.

И прожить бы лет так сто…

Что за чудо – тишь на свете,

Только слышно, как к планете

Приближается Ничто.

​

СТАНСЫ

​

Это трудно, – 
               в будней теми
Высказать 
               т а к о е 
                              чувство…
Для такой 
               громоздкой 
                                     темы
Мелковата 
               речь-речушка.

Лишь начну – 
                и вмиг срываюсь,
И не вычерпать 
                                    скандалов…
Рвусь, 
            кричу, 
                       стихаю, 
                                каюсь, – 
Просто сердцу 
                     места мало.

Вот сидишь, – 
                 душа в железе, – 
Нет ни слов, 
           ни слёз, 
                        ни дрожи, 
И не хватит 
                    ста поэзий,
Чтобы сердце
               растревожить.

Но такое вдруг 
                          находит, 
Лишь найдёшь 
                       родную душу, – 
Красный сок 
                          горячей плоти
Будто 
                выдавлен 
                            наружу!

Как живёшь, 
            с кем куролесишь
Ты – 
              всего через дорогу?
Мне ведь быт 
                неинтересен,
Просто сердца 
                 слишком много...

Да, меня к тебе упрямо
Тянет, 
              тащит, 
                   как магнитом, 
Соразмерность, 
                             сила, 
                                     прямость,
Непритворная открытость.

Мы сошлись, 
              как лёд и пламень,
Разные – 
                    в едином деле,
Чтоб любовь
                   играла нами
В двуедином 
                жадном теле.

Обжигающий 
               мой холод
Всю пронзит тебя – 
                     до дрожи,
Лишь коснусь 
                        в тиши бесполой
Леденяще 
                  жаркой кожи.

Но я знаю, 
                           что он будет, – 
Страшной глубины 
                           и силы, – 
Поцелуй, 
                что мёртвых будит 
В тесном 
              сумраке 
                        могилы.

Думаю, 
                    на самом деле, 
Вне притворства 
                                 серой стыни, – 
Впору 
             вьюги и метели
Нашей
            выжженной 
                                 пустыне!

Как бы это было мило, – 
Обратив 
              друг к другу 
                                   лица,
Как два полушарья 
                                    мира,
Вместе
                      в космосе носиться!
И вообще, 
                скажи на милость, – 
Что за богу 
             мы приснились,
Что за сказочник 
                         угрюмый
Нас – 
          таких вот – 
                             напридумал?

Вопреки 
                  молвам-запретам
Гвалт в висках моих 
                                    всё звонче.
Видно,
          чувство 
                                 недопето, 
И рассказ наш 
                         недокончен.

Это трудно, – в будней теми
Высказать 
                 т а к о е 
                            чувство…
Для такой 
                 громоздкой 
                                            темы
Мелковата 
                   речь-речушка.

ПОЧТИ ПО ТАГОРУ

​

Ведёт вдоль сквера узкая тропа,
Искрят вдали троллейбусные дуги…
Я этих мест не знал бы без тебя,
Без искренней и ласковой подруги. 

​

Я помню: ты, смеясь, в дождливый день
Махала мне рукою из подъезда – 
И я бежал, спешил, забыв про лень,
Тайком занять в твоём жилище место.

​

Я пальцами бродил по сети вен
На тоненьких руках, как у русалки…
Я полюбил покой белёных стен
И комнатку в бетонной коммуналке.

​

Всё это сотворила ты сама – 
Дорогу, дом, дождей весенних струнки,
Апрельский сквер, и серые дома,
И на асфальте детские рисунки.

​

Вот магазин, где покупали мы
То, что составит наш нехитрый ужин. 
Сверкали мне твои глаза из тьмы,
Когда меня твоим назвали мужем…

​

А дома – я листал твою тетрадь,
Исписанную милою рукою,
И ночью был так счастлив ощущать
Твоё тепло – здесь, рядышком с собою…
 
И вновь – прогулки в тишине аллей
В соседнем сквере, что за три квартала…
Да, я не знал бы этих тополей,
Когда бы ты их мне не показала.

​

Всё очень просто для меня с тех пор,
Как понял я, в чём жизни суть и опыт: 
Грибок в песочнице, пустынный двор,
Твои следы в песке, твой смех и шёпот... 

​

Соседи, проходя, кивали нам,
Не знали, кто я, и смотрели строго,
А я не знал, что к новым городам
Умчит меня железная дорога.

​

Но мир, твой город, улицы, дома, 
Дожди, весь небосвод, земля большая – 
Всё это сотворила ты сама,
Об этом не узнал бы без тебя я.

РОССИЯ

​

Пейзаж наоборот

​

Земля вращалась неохотно
В конце немеркнущего дня,
И звёзды прыгали повзводно
На косогоре, у плетня.

​

Сарай на рай похож был мало:
Он безобразно был красив.
Вселенная над ним стояла,
Глаза ладошками закрыв.

​

Нелепых смыслов архитектор,
Пророк, возросший взаперти,
Мужик стоял, прямой, как вектор,
На многовекторном пути.

​

Он был похожим на бутылку,
Огнём прожжённую насквозь.
К продолговатому затылку
Земная прицепилась ось.

​

Он был в десятом поколенье
Вождём, царём и батраком.
Слепая сила притяженья
За ним скакала босиком.

​

Он положил начало спору
О том, чем полон дом пустой,
И время привязал к забору,
Как будто лошадь, на постой.

​

София плакала и пела,
К искусству прислонясь хитро, 
Внедряя мирозданью в тело 
Своё гремучее нутро.

​

А тленье сделалось нетленно,
И смерть прикинулась живой,
И мальчик в небе по колено
Бродил в кустах вниз головой.

​

Небесные дворцы бежали
По глади времени в закат,
И дали жали на педали,
Спеша в былое и назад.

​

И звуки, из пространства выйдя,
Плясали в огненной траве…
Вот это всё вчера я видел
В своей бездонной голове.

​

КРАСНОЕ НА ЧЁРНОМ

​

Памяти Олега Чертова

​

С утра до самой ночи
Твержу один мотив:
Мне страшное пророчит
Рябиновый надрыв.

​

Над Родиной моею
В кромешной русской тьме
Рябина пламенеет
На золотом холме.

​

Окрест неё сияет
Космическая мгла,
И пёс приблудный лает
Из отчего угла.

​

Лежат на лунной кромке 
Под шелестом ветвей
Мальчишки и девчонки
Рябиновых кровей.

​

Взахлёб, в жару и пыле,
Путём всея земли 
Мы шли и честь хранили,
Да вот – не сберегли.

​

В венце опричной славы,
В упрёк и в доблесть нам,
Медвежья кровь державы
Стекает по холмам.

​

Легко, огнеупорно,
Сияет на земле
Лишь красное на чёрном,
Лишь золото во мгле.

​

Как будто крови мало
Лилось за нас за всех…
И сил смотреть не стало,
И отвернуться – грех.

ВИЙОН ПОКИДАЕТ ПАРИЖ

​

(8 января 1463 г.)

​

Прояснились в нём страшно мысли…
А.С.Пушкин

​

Со скрипом затворились ворота.
Прощай, Париж, тебя я не увижу…
От жизни не осталось ни черта.
В башке – разброд, и в сердце – пустота.
Я сам не знаю, что сейчас мне ближе:
Дорога из Парижа в Никуда,
Без карты, плана, компаса и цели,
Старушка-мать, молящая Христа,
Иль аббатиса в шёлковой постели?
Я сам не знаю, в чём я виноват,
Но чувствую, куда ведёт дорога.
Не знает шея, сколько весит зад,
Но сердце… сердце знает слишком много.

​

Как на беду, открыты все пути.
Кругом – простор. Но некуда идти.

​

Мой господин! Месье судья! Как мило
Жалеть, что добрый Бог меня не спас.
Но всё ж – под этой шляпой что-то было,
Хотя бы то, что раздражало вас.
Я извиняюсь… но не изменяюсь.
Негоже спорить с жабой соловью.
Но этак я, свирепствуя и каясь,

Добьюсь того, что сам себя добью…

Мой милый принц, вам ведать не с руки,
Какую язву мне всадили в печень 
Отваренные злые языки.
Но ими вдохновлённые стихи
Бессмертье мне, однако, обеспечат.
В моих стихах – парижский пьяный быт,
Нескромные намёки да припевки…
Париж чего-то стоит, может быть…
Я не сужу. Но рай не стоит девки.

О, эти дамы будущих времён!
О, ваша светлость, ваша непродажность!
Как вам мила, судя со всех сторон,
Поэзии бессмертная бумажность!
Бумажный бог, бумажный сатана,
Бумажные удавленнички в петлях…
А мне от вас не нужно ни хрена.
Я умер. Я исчез, как пламя в пепле.

Я снова философствую! Школяр,
От жизни улепётываю в песню.
Мой многоглавый, словно гидра, дар
Мне сделал жизнь трудней и интересней.
Способна философия одна
Из человека сделать обезьянку…
Как обезьянна, пресна и верна
Моя Баллада истин наизнанку.

​

Мой дикий стих, мой непристойный храм
Переживёт меня – как тут не злиться?
Развею всё вийонство по ветрам,
Раздам себя несчастным – по крупицам.
А всё же, чёрт возьми, сие забавно:
Пииты всех веков найдут приют
В моих стихах, где тихо так и славно
Удавленнички пляшут и поют.

​

Пока есть чудаки, что склонны верить
В рождённые моим умом слова,
Я буду робеспьерить и вольтерить,
Верленить, элюарить, волхвовать;
В язвительных стихах и в острой прозе,
Куражась, лицемеря и смеясь,
Слагать в веках один роман о Розе – 
О Розе, втоптанной ногами в грязь.

​

Как думаешь сейчас, месье поэт,
В твоём мозгу не много ли извилин?
Себя я вижу – через много лет
С запретной книгой в сквере Шарлевиля.
Я – это он: школяр, сбежавший раб,
Мятежный галл, покинувший Европу,
Мальчишка, что, напившись, как корабль,
Галопом понесётся к Эфиопам.
Дрянной мальчишка! Нищий! Пьяный бог!
Вперёд! Ногами измеряй дороги!
Несись к пределу мира со всех ног,
Пока тебе не отрубили ноги!

​

Да, Бог не строг для строк, в которых – рок
Твердит о славе, долге и расплате.
Арап из Скифии, сверчок, пророк,
Я напишу роман в стихах… когда-то.
Возьму за горло ревность-недотрогу,
Предсмертный снег почую на губах
И всё, что предъявить сумею Богу, – 
Стихи в устах и пулю, что в кишках…

​

И озорной гуляка-московит,
Что малость искорёжен пьяным веком,
В стихе моею бронзой прозвенит,
Ведя беседы с Чёрным человеком.
Я с этой мразью хорошо знаком!
Я с ним на «ты» – и этого не скрою.
Так мастерски он треплет языком,
Что хочется повеситься порою.
Он вечно прав, он речи заплетает,
В которых жёлчь чиста, как первый снег…
А вот сейчас – его мне не хватает…
Да, где же ты, мой Чёрный человек?

​

Мой Чёрный человек в костюме сером!
Ты побледнеешь, увидав меня.
Моя любовь – неслыханная вера – 
Всё желчней и честней день ото дня.
Тебе спою я под гитару хрипло,
Как волчью стаю гонят на убой,
И вновь от грязи, что ко мне прилипла,
Отмоюсь лишь одной скупой слезой.

​

Да… Но – зачем, как прежде, день за днём
Искать себе несыгранные роли?
Довольно в этом мире шебутном
Я сока человеческого пролил.
Довольно. Я устал. Уйду. Уйду.
Я много лет в словах шутливых песен
Горю в раю, блаженствую в аду,
И только на земле я бестелесен.

Мне надо жить – и только. Жить, жить, жить!
Мой стих бы стих, да я стихать не буду…
Пока я жив, я буду правду крыть,
Я всюду буду устремляться к чуду.
От жажды умирая у колодца,
Я не раскаюсь, что себя не спас.
Душа вскипит, взыграет… обойдётся.
Вы дальше от меня, чем я от вас.
Вновь старый дьявол будет огорошен.
Валяй, судьба, верти веретено!
Всё решено. Путь выбран. 
Жребий – брошен.

Я буду жить. А дальше – всё равно!

ИГРА В БИСЕР

​

Мы – лишь рисунки на чужой картинке.
Идёт тысячелетняя война,
А мы играем в бисер – по старинке,
Как в глупые былые времена.

​

В каком мы были созданы капризе,
Какому богу вгрезились во сны?
Нас веселит игра в бессмертный бисер
На пепле после ядерной войны.

​

Наш бог убог, жилище наше – нище,
Лишь счётчик Гейгера свистит скворцом, 
И смотрит с атомного пепелища
Свинья, но с человеческим лицом.

​

Мы смотрим, как легко в гнетущих высях
Кружатся свиньи с крыльями орлов, – 
И рассыпаем безупречный бисер
Красивых теорем, мелодий, слов.

​

Да, нас в пробирках создала наука,
И зелена у нас слепая кровь…
Нам только бисер разгоняет скуку
И тешит зренье яркою искрой.

​

Когда сойдут пришельцы с синих высей,
Они найдут в огнеупорной мгле
Лишь наши трупы – и бессмертный бисер
На осквернённой играми земле.

​

Но зря над нами небосвод смеётся!
Нам с нашею игрою повезло:
Уходят свиньи.
Бисер – остаётся!
Над всем в насмешку
и всему назло.

БЛАГОДАТНЫЙ ОГОНЬ

​

Ждали. Верили. Изнемогали.
Слух ходил, как пламя, по толпе:
Где Он? Где? Взор устремляя в дали,
Им под круглым сводом осязали
Тьму, не доверявшую себе.

​

Вздохи тысячами восходили
Сквозь молитв пустое решето
В тот притвор, где плакал, обессилев,
Весь в изнемогающем Ничто,

​

Сам первосвященник седовласый,
Исходя молитвами, крепясь, 
Дожидаясь избранного часа,
В коем утвердится с Вечным связь.

​

Целый мир в нём рос, как будто древо,
Шелестя надеждами во тьме;
Словно соки по ветвям, напевы
Протекали у него в уме.

​

И лишь в миг, когда толпа, объята
Пристальным безумием своим,
Раскалилась до подобья ада,
И над ней от ропота встал дым, – 

​

Он сошёл – огромный, раскалённый!
Он опять Себя посеял в плоть,
Чтобы мир, огнём преображённый,
Смог свою бескрылость побороть.
Патриарх молчал, как стражник сонный,
Там, где раздробил себя Господь

​

На осколки пламени живого,
Что в пространстве обретало лик,
Златоуст, стокрыл и стоязык, –
Свет от Света, Огненное Слово.

​

Бог вместился в тесный окоём,
Полный мраком – тем, ветхозаветным,
И, вспылив всем небом беспросветным,
Пал на землю огненным дождём, 

​

Чтобы все познали Одного,
Чтоб взошла земля небес превыше,
Чтобы всё, чем мы живём и дышим,
Стало продолжением Его.

​

ЧЁРНЫЙ ЛЕБЕДЬ

​

Духовной жаждою томим,
Не зная, кто я, кем родился,
Я сам в себе, как пилигрим
В пустыне мрачной, заблудился.

​

Я стал чужим в своей судьбе,
Униженный и посрамлённый,
От самого себя в себе
Чертою тонкой отделённый.

​

Духовной жаждою томим,
Я сам себя зачислил в тени,
Но стало естеством моим
Необычайное паренье. 

​

Познав рутину смертных дел,
Исполнившись слепой печалью,
Я чёрным лебедем взлетел
Над жизненной горизонталью.

​

Лебяжьей чёрной чистотой
Спина и грудь моя лоснится…
В простор, никем не занятой,
Лечу, как человекоптица.

​

Вот – кости у меня пусты,
И горло птичью песнь клокочет, 
И крылья, траурно чисты,
Пронзают дни, пронзают ночи.

​

Развоплотясь в свои слова,
Я, каждый миг преображаясь, 
Живу в движенье вещества,
В зеркальном небе отражаюсь.

​

Звезда меж звёзд, меж праха – прах,
Бог меж богов, меж нищих – парий,
В пространствах и во временах
Облёк собой собор всей твари.

​

Введут меня в небесный сад
Мои воздушные мытарства – 
В летучий облачный Царьград.
Неописуемое царство.

​

Как лебедь, в воздух я взовьюсь,
В двояком образе единый,
Загробную увижу Русь, – 
Леса, и горы, и долины, – 

​

Тайгу и степь, где вольно всем,
Огонь в ночи полярной, долгой,
И адский Кремль, и райский Кремль,
Байкал, Коцит, и Стикс, и Волгу...

​

А подо мной звучит, как нота, – 
Господь её благослови! – 
Земля паденья и полёта, 
Страна на камне и крови.

​

От Крыма и до Енисея,
Мне сердце песней веселя,
Поёт великая Пангея,
Живёт родная Всеземля.

​

Она поёт, как будто птица,
Раскинув крылья там, вдали,
И муравьино шевелится
Живая плоть живой земли.

​

Меня узнают поколенья – 
Чудь, меря, весь и татарва,
И все земные поселенья
Такие изрекут слова:

​

«Вот тот, кто странствовал меж нами,
Был в новом вечен, в вечном нов,
Слова сплетая со словами,
Остался словом между слов» 

​

Но я возжажду с нетерпеньем
Впасть, как река – увы, увы! – 
В страну полёта и паденья,
В страну на камне и крови,

​

И с диким клёкотом – не пеньем! – 
Сорвусь с предсмертной высоты
И о бездушные каменья
В прах разобью свои мечты.

​

ХОЛОДНАЯ КРОВЬ

 

Я пришёл к Рождеству с пустым карманом…
И.Б. 

​

Пора, мой друг, пора! 
Я долго собирал воспоминанья
Про праздники, колядки, сны, гаданья,
Про вечера
Рождественской весёлой суеты,
Которые бессмысленны, но ярки…
Как школьные тетради без помарки,
Они для взора чуждого пусты.

​

Под Новый год
У каждого невольного поэта,
Чья песенка пока что не допета,
Поскольку в жизни больше дней, чем нот, – 
Полно забот.
Но над житейской заурядной прозой
Незримой взору безупречной розой
Мороз цветёт.

​

И я сижу
Один, в кафе, у чёрного окошка,
Остывший чай помешиваю ложкой
И зло брюзжу.
Глупа игра,
Которую себе мы сотворили – 
Гирлянды, терема из снежной пыли
И мишура.

​

Увы, мой друг, увы!
Мороз течёт под кожей,
И много дней твердят одно и то же
Сто уст молвы:
Зима, зима.
День от мороза поспешает сжаться.
И вкрадчивые помыслы ложатся.
Во мглу ума:

​

Кровь холодна.
Намного холодней, чем это небо.
Всё для неё гротескно и нелепо, 
Всё – ложь без дна.
Кладёт печать
Зима на всё живое в человеке, 
И вот, и вот – все внутренние реки
Во мне молчат.

​

А праздник прав.
Мы вновь и вновь творим себя из снега.
Тот, Кто вверху, благословляет с неба
Чреду людских забав.
И по небу плывёт
Церковный звон, изваянный руками,
Как твёрдый и земной масонский камень
Наоборот.

​

Вот явный знак
Всемирного оледененья,
Чьё вкрадчивое приближенье 
К нам знаменует новогодний мрак!
Под Северным крестом,
Словесные преодолев недуги,
Я отыщу в себе Всемирный полюс вьюги,
Не ведая о том.

​

А те слова,
Которые шепчу тьме заоконной, – 
Они, увы, не сделают бессонной
Ночь божества. 
Их не сберечь.
Фита и ижица беседуют о смерти,
Которой завершается, поверьте,
Любая речь.

​

В сём недосказанном лесу,
В гиперболической словесной чаще,
Чей древний страх, к своей же славе вящей,
Я в памяти несу, 
Блуждать устав,
Я добросовестно и глупо доверяюсь 
Безукоризненной бессмысленности 
                    празднеств, 
Игр и забав.

​

Бесчисленные Я,
Что в плотном смертном теле
Грешили, каялись и пели,
Как сверхсемья, 
Отныне – врозь.
И им сложней без шуток и уловок
Врата, ведущие в бессмертие сквозь слово,
Пройти насквозь.

​

Людишник мудр.
В нём весело скрипеть петлёй на шее.
А игры власти с обществом хитрее
Всех русских и индусских камасутр.
В них налицо,
Огромно, обло и осатанело,
Земное наше общее сверхтело
И сверхлицо.

​

Мой Демиург!
Твой замысел, увы, небезупречен.
Прозренье не спасёт ни мозг, ни печень
Иных талантливых натур.
Воздушный замок твой 
В моём запретном, потаённом небе 
Колеблется, дрожит, висит на нерве,
Едва живой. 

​

Он вырван из меня,
Как будто рано поседевший волос, – 
Бессмертный, ныне самовластный голос
Седьмого творческого дня. 
Не я, а он крылат.
Все Вавилонские библиотеки,
Которые прочитаны навеки,
Во мне горят.

​

А я хотел
В самом себе, изверившемся, пошлом,
Уставшем странствовать в незримом прошлом,
Поставить для небытия предел
И опалить ладонь
Пылающим протестом,
Бросая царским жестом
Свой плащ в огонь…

​

Закон суров, но он всегда – закон.
И пепел слов, которые несу я,
То корчась, то срываясь, то ликуя, – 
Развеян он.
А он скрывал
Погибшую Небесную Помпею – 
Того, Кого под Новый год в себе я
Не отыскал.

​

Поэт, изволь,
Стань только хладнокровным, как лягушка,
Вселенскому морозу стих на ушко
Шепни сквозь боль! 
И я, и ты
В сиих строках пребудем неизменны – 
В окостененье ледяного плена,
В бессмертии бумажной мерзлоты.

​

…Зима, зима.
День от мороза поспешает сжаться.
И вкрадчивые помыслы ложатся.
Во мглу ума:
И золото зубов, 
Которое во тьме сквозь щёки видно,
Болит и ноет, ведь ему обидно
Не слышать мною сочинённых слов.

​

* * *

​

Последний акт одной банальной драмы:
Придёшь домой, присядешь у окна – 
И слушай, как в мерцании рекламы
Пульсирует и плачет тишина.

​

Всё просто, друг. Всё просто, глупо, пошло.
Ты так же стар, как твой угрюмый дом.
И незачем тебе мечтать о прошлом – 
Ни лжи, ни правды не было и в нём.

​

И разве жизнь, что в страшный омут тянет, – 
Не глупая, никчёмная игра?
Знакомый Ад в глаза устало глянет.
Потреплет по плечу. Пора, пора.

​

За шагом шаг, по кочкам, понемногу,
Визжа и дребезжа, плестись и ныть…
Ты выбрал эту, скучную, дорогу.
Ну что ж, и это – жизнь. И нужно жить.

​

Не надо морщиться. Они упрямы – 
Те боги, что играли, нас творя…
В последнем акте этой скучной драмы
Ружьё не выстрелит.
Быть может, зря.