ГОРОДА В МОЕЙ ГОЛОВЕ

Андрей КОЗЫРЕВ

Венок верлибров

ИНТРОДУКЦИЯ К ЖИЗНИ

Они растут, города в моей голове. Они растут,

Поднимаются к небу, воздвигают

Все новые этажи; длинные автострады

Мчатся по моим мозговым извилинам, и жители городов –

Слова, образы, мысли, чувства,

Желания –

Передвигаются по ним.

Города растут. Города стремительно

Заполняют пространство моей памяти, которое

Расширяется с каждым мигом; города

Превращаются в скопления, мегаполисы, агломерации,

Колоссальные обиталища мыслей и чувств, мне жизнью

Дарованных. Они растут, меня перерастая,

Они растут с каждым мигом,

Города в моей

Голове,

Именуемые –

Стихами.

КАМЕНЬ, ДАВШИЙ ОГОНЬ

ЖИЗНЬ

Припадая на бок,

Волоча кровоточащую лапу,

Бежит и бежит

Раненая лиса

По берегу озера,

Опустив морду,

Роняя загустевшую слюну,

Смешанную с кровью,

В чистую синюю волну.

А за ней

Бесконечной синевой расстилается

Огромное озеро,

Озаренное первыми лучами

Рассвета.

КАК УМИРАЕТ ЛЮБОВЬ

Это начинается незаметно:

Просто глаза становятся чуть тусклее,

Улыбка – чуть грустнее,

Морщинки в уголках губ – чуть-чуть глубже.

Затем в глубине души

Начинается засуха,

И почва,

На которой произрастали нежные слова,

Начинает изнемогать от жары.

Потом –

На опустевшее пространство сердца

Обрушивается пыльный ветер,

От него начинаются

Рези в глазах и в совести,

Перехватывает дыхание.

И, наконец, мертвый, белый и легкий иней

Опускается на опустевший ландшафт

Миновавшего счастья…

Но и от засохших деревьев любви,

Когда-то даривших плоды

Первым влюбленным

(ибо каждая любовь –

Первая на земле),

Еще долго продолжает исходить

Тонкий, пьянящий,

Немного терпкий

И вызывающий странную сладкую боль

Аромат.

СЕРДЦЕ ЯБЛОНИ

Я –

Яблоня в старом саду,

Плоды приносящая.

Моё сердце не таится в груди,

А висит на ветке

Спелым яблоком…

Скоро

Его сорвет женщина

И скажет:

«Попробуй яблоко, Адам!»

И они разделят мою душу на дольки,

Бросят огрызки к ногам…

Потом – люди уйдут.

Навсегда.

А я буду всю жизнь стоять одна,

Чтобы потом Кто–то,

Подойдя ко мне в тиши,

Постоял и прослезился,

Сжав старыми пальцами

Засохшие листья мои…

КВАРТЕТ

Лик недужный, унылый

Проглянул из самой глуби земли.

Хагивара Сакутаро

Мои слова катаются между пальцами, как бусинки чёток.

Под земной корой кипит лава,

И я слышу, как раскалываются и движутся континенты,

Я слышу, как земля целует ноги прохожих,

Тянет к небу ладони в перчатках листвы;

Я чувствую, как мои ноги топчут виноградную мякоть земли.

Я вглядываюсь в ночь:

Луна плавает в небе, как долька лимона в чае,

И я пью черный чай неба со спелой луной.

Снег лежит белым полотенцем на голове земли,

И земля удивляется, следя за моей жизнью.

Ты и я— как два континента,

Мы отдаляемся друг от друга, не желая этого,

Но подземные кочующие плиты властвуют над нами,

Разделяя нас Тихим океаном слёз.

Мои слова, как полипы, отмирая, образуют грозные рифы,

И океан между нами— как синяк на теле земли.

Горы опускаются ниже поверхности морей,

И гейзеры источают раскалённую воду.

Ты знаешь об этом, но не хочешь слушать молчаливую речь земли.

Замри на мгновение и вслушайся:

Раны земли закрылись и кровоточат внутрь;

Зародыши копошатся в тёмной воде;

Шахтёры опускаются в глубину,

И земля мнёт их, как виноград, в давильне шахты.

Я пытаюсь вырыть в небе котлован

И вбить в небо сваи слов,

Чтобы построить здание для новой жизни.

Проросшим зреньем и проросшим слухом

Я воспринимаю любовь травы к росе,

Росы—к небу, неба—к дождю, дождя—к траве.

Новая жизнь скрыта от меня,

Но она станет видимой через девять месяцев.

Над миром восходит солнце,

Подобное срезу спиленного дерева

С годовыми кольцами воспоминаний.

На земле шумят леса,

И тени деревьев опускаются в озеро,

Не ведая о его глубине.

ПИСЬМА К АНТИПОДУ

ПИСЬМО К АНТИПОДУ

Ты живешь на обратной стороне земли,

Мой двойник. Ты работаешь где-то

В банке, по вечерам посещаешь

Рестораны, раз в неделю

Ходишь в бордель. Ни одной мысли

О поэзии, искусстве, судьбах мира

И прочей метафизической дребедени не приходит

В твою проветренную просвещением голову.

Тебе невдомек, что где-то

В сибирском городе живет твое

Полное подобие – человек такого же

Роста, с такой же улыбкой и таким же

Близоруким прищуром карих

Глаз, заведующий

Библиотекой и черкающий по ночам

Строки о смысле жизни,

Истории, времени, пространстве и прочей

Метафизической дребедени – в том числе и о тебе,

Двойник мой неизвестный.

Лишь иногда, когда коктейль

С лаймом и алкоголем, настоянным на

Мечтах о несбывшемся,

Ударит тебе в голову,

Тебе мерещится ни разу не увиденный

Снегопад, Соборная площадь, желтки

Православных куполов, нищие старухи

В пестрых платочках десятилетней давности

И твой двойник, спешащий в библиотеку

Под снегопадом, держа в руке сумку

С потрепанными книгами.

И в этот момент тебе в голову

Приходят странные вопросы:

Кто он? Кто я? Кто мы,

На разных концах земли проживающие,

О разном думающие, о разном

Заботящиеся, и почему мы все,

Все – одной крови,

И почему и мне, и этому

Чудаку, привидевшемуся мне, дано

Странною волею судеб

В один и тот же день

Умереть?

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЬ ПОДМЫШКИНА

Das turtze Gott aus seinem Hinterhalt.

R.M.Rilke.

…Итак,

Я выхожу в дорогу,

Я еду по улицам, освещенным

Закатными лучами солнца,

Под небом, схожим с надтреснутою

Дыней, по лабиринтам

Городских улиц. Я еду,

Наблюдая, как мчатся машины,

Как кузнечиком застыл на остановке транспорта

Мотоцикл, как на стене дома

Соседствуют вывески пивной и

Похоронного бюро;

Слежу за жизнью, приглядываю,

Как она проходит мимо, пока я

Рассусоливаю в голове своей одни и те же

Вечные вопросы.

Где она сейчас? Наверное, уже ждет меня

На назначенном месте… А меня все нет.

Меня нет. Я думаю. Я решаю,

Как мне объясниться, как

Встроиться в эту жизнь, мне,

С моей не поддающейся причесыванию

Головой, тараканьими усами,

Двухметровым ростом, метровыми

Руками, умеющими

Писать, а сейчас теребящими

Мой вечный носовой платок.

…Всюду жизнь, всюду –

Вечное возвращение, копошение, движение,

Муравейничанье; вот ребенок

Плачет, забытый родителями на улице;

Вот женщина бежит за уходящим

Автобусом; вот пьянчуга

Пытается встать с деревянной скамейки

В городском парке; вот человек,

Похожий на меня, ездит на трамвае

По кольцевому маршруту, круг за кругом,

Мусоля в голове одни и те же

Мысли, пока его девушка,

Вероятно, мерзнет на назначенном

Для свидания месте.

Кольцевые маршруты жизни. Круг за кругом

Расширяются они, как годовые кольца

На срезе дерева; мы же не замечаем этого,

И повторяем одни и те же действия,

И повторяются пейзажи за окном,

И возвращаются трамваи на круги своя.

…А она стоит и ждет: приду ли я? Приду ли?

…Круги, круги. Третий круг

Совершаю я на своем трамвае, на своем

Движущемся доме (или, вернее,

Бездомье); который раз

Репетирую наш разговор – и возвращаюсь вновь

К убийственному вопросу, вечному,

Как строительство омского метрополитена:

Осмелюсь ли я

Задать ей вопрос? Сказать,

Что чувствую сейчас? Люблю ли я?

И любим ли? И что мне делать,

Если я не любим? И кто виноват

В этом? Быть мне

Или не быть? И кем быть –

Тварью дрожащей или человеком?

Вопросы, вопросы. Весь мир состоит из

Вопросов; и любовь, в конечном счете,

Есть искусство вопрошать; и человек

Есть вопрос, поставленный миру.

Во сколько завтра вставать? Кто выполнит

Задание шефа? Насколько

Урежут зарплату? Растут ли

Цены на молоко, хлеб, отопление,

Проживание на этом свете?

Вопросы, вопросы.

Вечное вопрошание, недоуменные фразы, строящиеся

В длинные полубезумные монологи некоего

Современного проповедника, Екклесиаста

Пустоты,

Произносящего речи самому себе, комкая

Носовой платок, пока цель его

Вечного путешествия

Все более отдаляется от него:

«…И задаем мы вопросы,

Смысл которых – в полном отсутствии

Ответа, и поворот за поворотом

Совершаем по кольцевой дороге

Жизни; и содрогается над нами пустота,

И время, как закат, догорает,

И мгновения мчатся, как лошади

В сражении; и большое солнце

Опускается в расплавленную реку,

И сроки истекают,

И отходит человек в вечный дом свой,

И закрывается дверь за ним,

И пыль встает столбом над дорогой;

И ожидает душа подведения итогов…

… и молодая женщина, слегка

Рыжеватая, высокая, с тонкими

Руками, синими глазами,

В легком зеленом платье, мерзнет

На назначенном месте, ожидая,

Приду ли я вообще».

И я, человек

Повторения, дылда

В черном пиджаке не по размеру,

Шланг ходячий, наделенный

Душой, поэт с ампутированной

Жаждой жизни, А.И.Подмышкин,

Человек, вечно решающий задачи и не умеющий

Принять окончательного решения,

Екклесиаст пустоты, временно

Заведующий библиотекой в колонии,

Бог, распятый и не смеющий

Воскреснуть, трус,

Любящий опасности из-за страха,

Причиняемого ими; маленький большой человек,

Гигант, атлант, плечами поддерживающий

Воздух, выдерживающий

Давление атмосферного столба –

Седьмой раз проезжаю мимо места

Свидания, вижу Ее, замерзшую, уходящую

Навсегда, и достаю из кармана

Носовой платок, чтобы высморкаться.

…А завтра начнется

Новый день, и взойдет

Солнце, и будет время

Снова отправляться в путь,

И шагать, и ждать отдохновения;

И будет время трудиться и отдыхать,

И страдать, и любить, и вспоминать

О любви минувшей,

И забывать то, что подлежит забвению, и помнить

О пустяках, важнее которых нет,

И снова ездить по кругу, и снова

Доставать вечный носовой платок,

И встречать Ее, и объяснять

Причину моего метафизического,

Вечного опоздания.

…И что я скажу,

Что скажу я ей, что скажу жизни моей

В моем вечном подмышкинском

Сомнении? «Тому, кто был в аду,

Трудно воскреснуть. Воскресение к жизни –

Испытание труднейшее, чем рождение,

И перенести его часто не по силам

Сыну человеческому. Но таков удел,

Нам судьбою дарованный», и т.д., и т.п.,

И прочая трансцедентальная

Дребедень, от которой

Левая бровь Ее чуть-чуть

Поднимется вверх, глаза

На минуту застынут, затем

Чуть растянутся уголки губ,

Родинка на правой щеке задрожит

(как мое сердце), и раздастся апокалиптический

Смех, возвещающий

О конце мироздания,

Именуемого любовью.

Что ж, чему суждено произойти,

То произойдет. Инцидент

Будет исперчен. Я же останусь

В вечном моем вращении вокруг

Центра города, вокруг

Смысла, в вечном

Сомнении, в вечном

Ожидании, которого я не выношу;

В вечном повторении банальных

Истин, которые только острее становятся

Из-за своей банальности.

…Трамвай идет в депо. И жизнь –

Вместе с ним. Холод

Пронизывает до костей. Я выхожу из трамвая,

Истоптанный сомнением, потрепанный,

Как товар одноразового использования,

Трижды продававшийся в «секондхэнд»,

И сердце мое истощено

…и носовой платок изорван

Нервными, тонкими руками,

И надо будет завтра первым делом отправиться

В магазин за новым вечным

Носовым платком.

ГОРОДА В МОЕЙ ГОЛОВЕ

МОСКВА В МОЕЙ ГОЛОВЕ

Поэтхроника минувшей вечности

Кириллу Ковальджи

1.ПАРАД ТИШИНЫ

И вновь я посетил

Столицу встреч и разлук, точку схода

Надежд и разочарований, материальную точку сборки

Бесчисленного множества невидимых исторических

Линий, библиотеку слов и дел, раскинувшуюся

На территории, равной полутора Нью-Йоркам или доброму десятку

Парижей,

Великую первопрестольную,

Город сорока сороков царей и царьков -

Москву.

Я,

Андрей Козырев, тварь

Недрожащая, небочеловек,

Гражданин поэзии, столичный литератор, член

Москвы, поэт номер

Две тысячи пятьсот сорок четыре (согласно билету городской

Писорганизации, полученным неделю назад),

Прохожу по Садовому кольцу, как конец часовой стрелки,

Гонясь за своим более быстрым подобием - мечтой,

Проходит концентрические окружности по краю

Циферблата судьбы, не имея возможности попасть в его

Центр – и тем более в сердцевину того механизма,

Железная воля которого и дает ему

Жизнь.

Я ищу кратчайшую дорогу к Красной

Площади, где готовится

Шестьдесят девятый Парад одной на всех Победы,

Но постоянно натыкаюсь на перегородки,

Турникеты, охраняемые полицией, пропускающей

Только обладателей заранее полученных

Пропусков.

Чтобы победить в войне,

Не нужно заполнять заявку на победу и получать

Согласие в руководящих инстанциях, но,

Чтобы отметить праздник, нужно иметь разрешение.

Улицы, ведущие к Красной площади, перегорожены,

Как нередко перегораживается запрудами человеческая

Совесть,

Когда она грозит затопить разум неугодной ему

Правдой.

Народ тем временем смотрит праздник по

Телевидению. Улицы опустели.

И я, не попавший на парад вооруженных сил, наблюдал в Москве

Парад Тишины. Тишина проходила

По опустевшим улицам, войска ее

Несли бесцветные знамена;

Тишина маршировала по брусчатке площадей,

Тишина расточалась, рассеивалась,

Как зерна, в пространстве, дабы возродиться

Ростками новых стихов, –

Тишина Московской Земли,

Тишина, пересекаемая

Гудками машин и трехцветными

Полосами, чертимыми самолетами в небе.

Тишина,

Бесконечное пространство тишины,

В которой вечно вращается

Некая полая сфера,

Похожая на земной шар.

Сфера, центр которой –

Везде, а границы –

Нигде, как сказал

Какой-то допотопный

Философ.

2. НЕБЕСНАЯ МОСКВА

…Незадолго до праздника

Поступила информация о возможном

Теракте. И полиция, дабы не допустить

Теракта, принялась терроризировать население

Мерами, необходимыми для его охраны.

Красная площадь была перегорожена

Турникетами, охраняемыми служебными собаками

И приставленными к ним полицейскими, сорок сороков раз,

И, чтобы пройти из одного края площади на другой,

Надо было перенести как минимум семь досмотров.

Здесь становится ясным отличие

Милиции от полиции: если моя милиция

Берегла меня, то наша полиция нас

Стережет.

От нас же.

И в этом ее работа подобна работе

Совести

И противоположна работе разума.

И я, доморощенный

Улисс, странник, не имеющий цели

Странствия, проходил по этому лабиринту,

Мучаясь от нестерпимых болей в ступнях,

Стиснутых слишком тесными ботинками, подаренными

Незадачливым другом за день до вылета моего

В Москву.

А над лабиринтом города грозно нависал другой

Лабиринт, –

Пересечение тысяч путей небесных, домов и обиталищ,

Деревьев, животных, человеческих тел и лиц,

Облаками созданных. Москва небесная

Простиралась над земной на сотни километров

В высоту человеческой памяти. Москва,

Где нет ничего постояннее перемен. Столица,

Ветром гонимая от одного края земли к другому. Город,

Построенный без единого камня. Пространство

Пересечения аэропутей, облаков и голосов,

Траекторий душ и воспоминаний человеческих,

Покинувших землю. Небесное метро,

По которому передвигаются души.

Транспорт потаенных чувств и переживаний. Пустота,

Наполняющая мир. Реки пустоты,

Напояющие вселенную. Небо,

Огромное, как тишина.

Москва небесная.

И Улисс блуждает

Из края в край неба, то умирая,

То воскресая, по бесконечным лабиринтам

Без крыш и стен. И пустота

Содрогается, когда полый шар

Человеческого воображения

Вращается в пустоте, приводя в движение

Мир.

И я проходил пустоту из края в край

Горящими ступнями, как Красную площадь,

Где земля действительно настолько кругла,

Что на ней невозможно было бы удержаться, если бы не

Давление неба, утяжеляющее нашу поступь

И прижимающее нас к земле.

Над Красной площадью всего круглее небо.

Оно изогнуто, как выпуклая линза, через которую мы рассматриваем

Ничтожно малую часть поверхности голубой кожи

Небес, пронизанной белыми кровеносными

Прожилками.

А вот бы взглянуть сквозь линзу неба

На себя: какие мельчайшие первоэлементы

Подлости и благородства обнаружились бы тогда,

Какие истины стали доступны бы людям?

Впрочем, для этого надо перевернуть

Линзу, перевернуть

Небосвод,

Лицевая сторона которого голуба, а изнанка –

Черна, –

По крайней мере, так кажется нам, жителям земли, затерявшимся в недрах

Неба и воспринимающим его

Изнутри.

Шар Земли несется по орбите сквозь

Черноту изначальной материи, сквозь

Время и пространство. Человек

Идет по поверхности земного шара

И спотыкается от боли вонзающихся в подошвы

Тысяч незримых иголок. Дело не в обуви,

Тесной для ног, а в теле,

Слишком тесном, чтобы вместить

Душу. И душа

Медленно выходит, как капли пота, сквозь поры

Времени,

Задыхающегося от жары.

3. НЕДОКАЗАТЕЛЬСТВО ЖИЗНИ

Наконец, после двух часов блуждания по

Лабиринту площади, посетил я

Инсталляцию в Манеже, ради которой и пролетел

Три тысячи километров, три тысячи

Книг и картин, за столетие написанных, -

На выставку русского авангарда,

Сделанную неким британцем, проживающим в Голландии.

Это была

Выставка Времени. Самый совершенный созданный Богом

Ад; настолько совершенный, что от созерцания его безупречной

Сделанности

Чувствуешь себя на верху блаженства. Серый полумрак зала,

Разрезаемый по диагонали плоскостями изображений,

Телевизионными экранами минувших дней с лицами

Поэтов, художников, режиссеров, картин,

Рисунков, фильмов, вещающих

Отчасти подлинные, отчасти выдуманные монологи;

Пол, перегороженный так, что почти невозможно

Пройти темноту из края в край, не споткнувшись;

Зрители - умственные дамочки и сопровождающие их мужчины,

Занятые глубокомысленным созерцанием постановки

Спектакля памяти. И кажется, что в темноте над всем этим

Блуждает незримый Улисс,

Бог, забывший о своей божественности,

По вечно вращающемуся шару человеческой

Памяти, памяти крови.

Алые шарики несутся по

Венам вселенной. Я вхожу

В неосвещенный зал прошлого,

В искусство, не хотевшее быть

Искусственным, в историю,

Не хотевшую становиться прошлым.

В вечное сегодня. В Настоящее-

В-Прошлом. В категорию памяти,

Переходящей в предчувствие. В мир,

Неосуществленный полностью,

Но долженствующий быть.

Тишина. Тишина, набухающая,

Как почки на вербе. Тишина,

Собирающаяся в единую точку.

Тишина, порождающая безумие,

Которое есть перебродивший

Разум.

Концентрические окружности расходятся от

Точки безумия, поставленной гением,

И захватывают мир. Слово прыгает,

Как камешек, по поверхности воды жизни,

Нарушая покой ее.

И над всем этим

Полый шар вращается в пепельно-сером

Пространстве. Улисс блуждает

От континента к континенту. Небо

Прячется в конверт облаков, чтобы быть отправленным

По ангельской почте.

И от созерцания этого

Зрелища сами собой выстраиваются в воображении

Строки трактата, которые могли бы быть написаны

Неким художником, супрематистом Творения – или

Сами написали бы супрематиста

На серовато-желтом холсте человеческого

Воображения. Кисть снует по холсту,

Оставляя черные полосы мыслей,

И выстраиваются в ряды примерно такие

Фразы:

«Главной проблемой, которую нам предстоит преодолеть,

Несомненно, является смерть. Но, чтобы добиться этого,

Необходимо устранить ее причину,

Именуемую банальным коротким словом –

Жизнь. Смерть подлежит физическому уничтожению,

А жизнь можно победить простым указом

О ее отмене. Стоит председателю земного шара объявить, что жизнь

Аннулируется,

Как станет ясно, что ее на самом деле и не существовало

Как явления эстетически наполненного. Ведь, в действительности,

Если жизнь в строго научном определении есть способ

Существования белковых тел,

То какое отношение это может иметь

К поэзии, мысли, созидательной эволюции, работе

Души? Смерть есть поэтическая реальность,

Тогда как жизнь есть пустота между рождением и смертью,

Которую мы и пытаемся всеми силами

Заполнить. Мы боремся с пустотой,

В конечном счете, с жизнью, а так как пустоты

Не существует (ибо еще древними греками было доказано,

Что пустота есть несуществование, следовательно,

Ее не существует), то и жизнь

Есть фикция с точки зрения поэзии. Возможно,

Когда-то она и будет существовать –

Тогда, когда прекратят быть пространство

И время, энергия и материя, ограничениями своими

Придающие нам характер смертных. Сейчас же

Жизнь есть великолепная гипотеза,

Которую нам предстоит

Доказать или опровергнуть…

За работу, друзья!»

Я погружаюсь в размышления и перестаю

Замечать, что делаю. В это время

Умственная девушка фотографируется на фоне

Меняющейся инсталляции, зевающих посетителей музея

И меня, бессознательно поправляющего ширинку.

Вот он, мой портрет

На фоне вечности.

…Я ухожу с выставки, унося воспоминания,

Боль родины – на подошвах своих,

Измученных ботинками на два размера меньше, чем я

Могу надеть, и вдохновение –

В груди своей, как воздух

Иной планеты, в мои легкие навсегда

Въевшийся острее туберкулеза,

Воздух, не имеющий облика

И голоса; воздух,

В котором вращается полый шар и странствует

Божественный Улисс, умерший и

Вечно воскресающий, - странствует

От воспоминания к воспоминанию.

4. ПРОСТРАНСТВО СУПРЕМУС

Метро везет меня

С выставки в гостиницу. Я сижу,

Повторяя в памяти строки, сложившиеся

На выставке (см. Выше). В это время

В вагоне, где я еду, пьяные пассажиры

Затевают драку. Метро останавливают,

И полиция выпроваживает пьяниц

Из вагона.

Драка на перроне

Человеческой истории, по-видимому,

Не прекратится никогда. И буяны,

И люди, утихомиривающие их, навеки остаются

Спутниками Истории, - искусственными

Спутниками, запущенными

В космическое пространство.

Тишина набухает.

Спутники посылают планете все новые сигналы.

Шар продолжает вращаться

В сером пространстве, во внутреннем пространстве

Памяти.

Словно в песне, в небе происходит

Тайное движение. Струи воздуха принимают

Подобие человеческого лица. Мир становится

Человеком. Человек обращает к миру

Чистое лицо свое.

Я читаю книгу

В метро. Поезд выезжает

Из туннеля на метромост в тот самый момент,

Когда над Москвой начинается

Фейерверк. За окнами мелькают

Звезды, розы, квадраты, расширяющиеся

Сферы – воплощенные образы созидательной

Эволюции. И в пространстве супрематизма

Поезд взлетает. Он проникает

В те сферы, где странствует

Улисс, – в сферы за три тысячи километров

Выше уровня человеческой

Жизни. Там и пишу эти строки

Я, небочеловек,

Член Москвы, поэт номер

Две тысячи пятьсот сорок четыре,

Космос,

И надеюсь не кончить до смерти.

09.05.2014. Аэропорт «Шереметьево», зал ожидания.

КОКТЕБЕЛЬСКИЙ НОКТЮРН

Ганне Шевченко

В тёплом море тлеет

Звездопадаль. Дикий виноград

Жмется к стенам, словно писатель,

Возвращающийся с пирушки.

Ветер –

Ангел, посланный в ад

И изгнанный оттуда

За дурное поведение –

Придавлен к городу небосклоном.

Одиночество звенит,

Как цикада, в летней траве. Фонари

Подмигивают звездам. И хрустальный воздух

Разбит на осколки человеческим

Голосом.

Настает ночь. Ночь признаний,

Ночь воспоминаний о жизни.

Это – время, когда душа раскрывает все

В ней потаенное. Говори. Говори обо всем,

Что ты знал, чувствовал и пережил – и неважно,

Услышит ли тебя кто-то.

Говори – с пустотой. Говори в пустоту.

Говори правду.

Там она будет услышана,

Ибо в пустоте – ее

Родина.

Ночь размывает очертания предметов

Под ногами. И время,

Подобно колесу обозрения,

Поднимает меня над простором прошлого,

И я могу обозревать с высоты лета его противоречивый

Ландшафт: сначала – сухие степи детства, солончаки, пустыня,

Где еще почти нет людей, красок, голосов;

Чуть южнее – буйные леса юности, сады, парки,

Дворцы вельмож, ныне пришедшие в запустение; а еще

Дальше –

Горы, скалистые и высокие, еле заселенные

Чувствами. Такова карта жизни,

С высоты полета памяти увиденная.

Эта панорама воспоминаний и зовется в просторечии

Человеком. Бог создал человека не из глины,

А из воспоминаний.Что мы помним –

Тем и живем. Ибо человек –

Это память,

В плоть облеченная.

Говори, память. Говори –

Обо всем на свете. О пустяках. Например,

О жизни и смерти. О любви. О злобе,

Еще более безответной, чем любовь.

О навязчивости света.

О прозрачности тьмы.О воспоминаниях,

В которых люди барахтаются,

Как в воде, не умея плавать.

О волнах прошлого,

Набегающих на берег настоящего, уносящих

Накопившийся за день мусор и оставляющих

Раковины, пену и соль.

Соль,

Которой всякая жертва осолится.

Соль,

Которая обжигает кожу земли.

Соль,

Которая ночью блестит ярче далеких и неподвижных

Звезд.

Говори.

Ночь признаний

Лучше Люмьера прокрутит перед глазами

Старинную пленку, именуемую жизнью.

Вот садовник поливает цветы, а мальчишка

Наступает на шланг; вот поезд,

Приближающийся к вокзалу, распугивает

Зрителей синематографа. Вечные сюжеты,

Вечные черно-белые картины

Первой встречи юности и старости,

Техники и человека, иллюзии

И реальности; прошлого

И настоящего. Приезжай снова,

Как сто лет назад, старый поезд

Воспоминания; я больше не испугаюсь тебя.

Что наши жизни,

Жизни человеческие? Только створки

Некоей одушевленной раковины,

Темною волной разбитые.

Мы уже не можем звучать,

И между нами уже не зародится

Жемчужина. Но нас может подобрать

Бродящий по песку ребенок,

Забытый родителями, или заплутавший в мироздании

Неприкаянный ангел.

Счастье не вернется к нам,

Как бумеранг, бьющий по голове каждого,

Кто запускает его в пространство –

По-видимому, в отместку

За нарушение покоя. Счастье не возвращается,

Ибо оно недостаточно криво, чтобы летать

По кругу. Но и для смерти

Этот маленький космос слишком груб.

Соль не сходит с губ

Омываемого приливом берега. Ангел

Бродит босиком по пляжу,

Всматриваясь в даль. Ночь

Медленно перетекает с неба

В море.

Седина полыни

Серебрится около дома,

Где жил поэт. Темная волна

Памяти опьянена неизбывно

Горечью песка, песчинок человеческих,

Пересыпающихся на побережье

Жизни моей. На побережье,

На границе счастья

И пустыни человеческой,

Как и тысячелетия назад,

Возвышается ночь.

Ночь –собор всей твари,

Ночь – единение прошлого и настоящего,

Ночь воспоминаний,

Чаша,

До конца мною испитая.

ОМСКИЕ ЭЛЕГИИ

Песок пересыпается

В песочных часах: из верхнего полушария –

В нижнее. Из будущего –

В прошлое. Из полусферы неба –

В полусферу земли.

И только одна песчинка,

Именуемая Настоящим, замерла

В горле времени, не позволяя

Перетекать секундам.

Настает пауза созерцания.

Остановлюсь, прищурю глаза и взгляну

На город, для жизни данный мне:

Трава прорастает

Сквозь трещины асфальта;

В утренних маршрутках

Подремывают люди;

Где-то в отдалении

Ребенок смеется;

Сквозь равнодушие рабочих будней

Весна прорастает.

Весна.

Сибирская

Весна!

Ну что ж, мой город,

Ты вступаешь в совершеннолетие

С неплохим багажом опыта

И воспоминаний. Ты еще скажешь

Свое слово. И я еще буду

Писать стихи о тебе

Всеми человеческими руками, –

Сильными,

Опытными,

Умелыми, –

Всеми руками,

Мною пожатыми

В городе моем, –

В Омске,

В Сибири,

На планете Земля.

Свет на стенах

Трепещет, как хвост трясогузки. Пространство

Срывается со взгляда и уносится вдаль.

Это вечер.

Вечер Омска.

Закат над Иртышом

Окрашен в цвета российского флага: белые облака,

Синяя полоса между ними,

Алый край,

Прикасающийся к реке.

Кисти деревьев мешают воздух,

Как будто краску,

Чтобы окрасить ей мечты

И мысли твои. Люби,

Надейся и верь:

Сбудется все предначертанное.

Наступает весна.

Первое тепло летит, как воздушный корабль,

Над зданием Пароходства,

Над реками улиц центральных,

Над Омкой,

Впадающей в Иртыш

И в небо – одновременно.

Вода кажется неподвижной,

Как время, законсервированное в стеклянных

Сосудах торговых центов. Стекло и пластик,

Пластик и стекло – два языка,

На которых говорит город.

Реки золотистой пыли,

Прилетающей с Юга,

Впадают одна в другую

В летнем воздухе.

И вечернее солнце

Прыгает с трамплина Музыкального театра,

Делает в воздухе последнее сальто-мортале

И исчезает за горизонтом.

Машины мчатся

В пригородные поселки, вдоль

Улицы Конева. С одной стороны ее –

Современные здания, говорящие стеклом

И пластиком, а с другой –

Зеленая степь,

Травы, травы,

Незанятое еще ничем

Пространство Будущего. Только здесь

Могу ощутить я ненавязчивое

Равновесие дома

И мира, человека

И пустого пространства, настоящего

И грядущего.

Я пересчитал свой город

По пальцам высотных зданий. В полдень

По циферблату неба ходят

Птичьи крылья, как стрелки, сошедшие с оси

И мечущиеся в беспорядке.

Время движется

В нескольких направлениях: минута езды –

И из пятизвездочного отеля

Метромост переносит тебя

В поселок, за столетие не изменившийся,

Такой же беззащитный,

Как и во времена

Гражданской Войны. И так же виновато

Смотрят окна вросших в землю и в прошлое

Деревянных домишек

На строящийся напротив мегамолл,

Обнесенный лесами

Модного безразличия.

Утром город накрывают тучи,

Медленно набухающие, как будущее,

Чтобы крестить город

В веру весеннюю

Водой дождевой.

От нее

Быстрее распускаются листья,

Ярче расцветают надежды.

А ближе к вечеру

Небо проясняется,

В ресторанах зажигаются окна,

Доносится музыка,

И пивные кружки скидывают

Белые шапчонки перед людьми,

Пришедшими с работы.

И я допоздна

Блуждаю в весне, как шмель – в цветке,

И праздную дни рождения весны,

Деревьев, кустов, травинок

И даже старых пней,

Крича им в слуховые аппараты:

«Ваше здоровье!»

Я хочу

Положить руку на плечо тебе, Омск. Ты – верный

Друг: сильный, спокойный,

Проверенный в испытаниях.

Даже если ты не безгрешен –

Ты честен

В своих ошибках.

И поэтому –

Ты – настоящий Человек,

Мой город.

От городского вокзала поезда уходят

По Транссибирской –

Трансжизненной – магистрали,

И следом за ними

Идут по Сибири двадцать пять лет моих

И триста твоих –

Нога в ногу,

Шаг в шаг,

Мой друг,

Мой Город.

ОМСК. РЕЧНОЙ ВОКЗАЛ

Иртышский речной вокзал,

За три тысячи километров от моря

Находящийся. Камнем мощеная площадь

С каменной сферой, таящей в себе

Солнце. Крест искусственной мачты,

Которой никогда не дано

Увидеть море, - только

Небо.

Морской вокзал

На границе с небом.

Камни, камни. Здесь постигается равновесие камня

И воздуха. Взаимное перетечение неба

И воды. Связь всего

Со всем.

Здесь человек открыт небу

И отправляет мысли свои, хлебу подобно,

По водам времени, дабы по прошествии дней многих

Опять обрести их – и по ним

Узнать себя.

Центральная точка системы координат

Неба и земли. Точка

Самопроникновения,

Самопознания,

Самоузнавания человека

И неба.

Рябь и гранит – две стихии

Прибрежного, пограничного

Мира. При первом взгляде

Может показаться, что гранит

Долговечнее мелкой ряби,

Чей век – мгновение. Но с течением времени

Становится ясно, что гранит –

Это то, что воздвигается и разрушается,

А рябь – нерукотворна, вечна,

И неподвластна воле ничьей,

И города разрушатся, а болотистая равнина

И пересекающие равнину реки –

Останутся.

И вечно будет трепетать рябь на поверхности

Реки, называемой –

Омью,

Временем,

Памятью…

Бессмертно будь, преходящее!

ОМСК. СОБОРНАЯ ПЛОЩАДЬ

Соборная площадь. Плоскость,

Оставшаяся от многомерного пространства

Истории. Поверхность,

На которой, как в микрокосме,

Собирается все сотворенное. Площадь,

Равная произведению широты русской души на глубину

Совести за вычетом высоты веры –

Это измерение еще существует,

Но ему отказано современным обществом в

Легитимности. Бог не избирается народом,

А сам избирает народы по воле своей –

Следовательно, он не соответствует безупречно четким канонам

Народовластия. И вера,

Как третье измерение души, которое не поддается

Измерению, вычеркнуто современными

Схоластами из системы

Координат.

Хотя не имеет смысла, собор еще растет.

Он растет в памяти нашей, он пускает корни

В землю, в историю, в Россию,

Подобно дереву, из неба в землю врастающему.

Корневая система кафедрального собора распространяется

По всей сибирской земле, пересекаясь

С корнями других церквей,

Костелов, кирх, синагог, мечетей,

Взаимно переплетаясь и обмениваясь

Животворящими соками: вот – сверхсоциальная сеть,

Вопреки человеческому разуму

Объединяющая человечество.

И корни переплетаются прочнее,

Чтобы стволы, их соками питающиеся,

Стояли прочно, каждый на своем месте,

Свою землю листвой осеняя

И с почвы своей не трогаясь.

На площади перед Успенским собором успешно проходит

Собор свей твари: парни в джинсах

Потягивают пиво, жмурясь и поглядывая

На купола, в небесах золотящиеся;

Из подземного перехода доносятся

Завывающие звуки попсы;

Дети играют около

Уличных туалетов, возвышающихся между

Областным собором

И областным правительством.

А нищие – просят милостыню,

Глядя не на людей, мимо проходящих,

А на соборное здание.

Солнце палит нещадно.

Воздух дрожит и переливается.

Камни молчат раскаленные.

А собор куполом своим,

Как грудью – мать кормящая,

Питает солнце,

Дабы ярче сверкало оно

Над площадью Соборной,

Над городом,

Над тысяча первым по счету Римом

(ибо каждый город – сам себе Рим),

Над собором всей твари,

Над собором

Несобранности нашей.

ИСТОРИЯ – ЭТО ИЗДАТЕЛЬСТВО

Борису Кутенкову

Гора книг, написанных и ненаписанных,

Звездных и человеческих,

В мозгу громоздится,

И прочитать ее всю

Должен редактор,

Верный

Ей.

Растет ли гора, из слов сотворенная,

Тает ли, в сгусток света

Превращаясь быстро–

Я прочесть ее всю

Должен. Ибо в этом

Жизнь моя

Таится.

Горы растут, города поднимаются

По склонам их. Музеи и храмы

Кормят мир одним хлебом

Вдохновения. И важнее

Музеев всех собрание

Мыслей человеческих,

Произнесенных

И скрытых,

Которые

Читаю

Я.

Сложна работа моя– корректировать

Будущее, в мозгу громоздящееся

Горой рукописей, в журнал

Отданных. Выбирать

Варианты времени,

Править рифмы

Чувств моих

И чужих.

Когда гора будет разобрана, мне

Предстоит испытание новое:

Наблюдать, как минуты,

Мной подписанные

В печать, в жизнь,

Тают, становясь

Сгустком

Света.

И новая дорога моя – вслед за мыслями,

В воздух человеческий обращенными,

Становиться незримой

Атмосферой,

Состоящей

Из вздохов

Горьких.

Гора громоздится в моем мозгу. Я разбираю

Ее по камешку, по кирпичику, по крохам,

Редактируя периодическое издание,

Временем именуемое. И пусть

Жестока правда его

И неутешительна –

Я должен быть верен

Ей,

Я, поэт,

Я, редактор времени.

ARS POETICA NOVA

(стихи о запретном)

Вилли Мельникову

Книга хороших стихов – это верительная грамота,

Господом Богом врученная. Только нам неизвестно,

Что она удостоверяет и зачем она вообще нужна.

Впрочем, величие поэзии –

В ее бесцельности; будь у нее цель,

У нее не было бы смысла.

Но поэт обычно предъявляет свою грамоту

Везде, где только можно, надеясь,

Что использует по назначению. А бессмертие,

Как государь державы, поэта принимающей,

Зевает, не дожидаясь

Конца церемонии приема верительных грамот

От послов – смертных,

Обязанных говорить с бессмертием

На одном языке.

Слава – это почетная форма позора.

И, если «Гамлет»

Написал Шекспира, то наши творения

Стирают нас с грифельной доски

Нашей собственной памяти.

Вдохновение, как загранпаспорт

Иного времени, нужен преимущественно тем,

Кто намерен выехать из своей эпохи –

Ненадолго или на постоянное место жительства.

Домоседы обычно не любят

Вдохновляться, т.е. Получать повестки

Из Ниоткуда, призывающие в Никуда.

А большинство поэтов

Живут одновременно не на две страны, а на два времени –

Настоящее и Будущее,

Что не всегда одобряется

Законодательством Настоящего.

Стихотворение по отношению к описываемому предмету –

Это ярлык с ценой, которая никогда не будет уплачена.

Поэт получает все, что любит, даром,

Но все ненужное вынужден оплачивать втридорога –

Деньгами, временем, счастьем, в конечном счете –

Жизнью. Поэзия жестока

К тем, кто не ожидает от нее жестокости,

И милосердна к тем,

Кто немилосерден к себе.

Творчество – это курьерская переписка с Музами

В эпоху электронной почты.

Она усложняется тем,

Что Музы, как все богини, любят пошалить

И пишут анонимно, так что порою

Трудно догадаться, какая из Резвых

Написала это письмо.

С другой стороны,

Неприятно писать, зная, что твое письмо

Подвергнется люстрации Обществом

И каждый читающий поставит под ним свою подпись.

Впрочем, этот ритуал –

Своего рода перепись всех подданных

Слова, которое есть Бог –

Единственный,

Не требующий славословий.

Авангард – это классика

Наизнанку. Ходить в пальто наизнанку так же тепло,

Как в обычной форме, но более нелепо. Классика – это авангард,

Прочитанный по системе реникса. Классика – это способ восприятия

Авангардных произведений; в конечном счете, классика – это читатель.

Читатель – это авангард наступающего просвещения.

Авангард – это поэт.

Поэт – это стиль.

Стиль – это человек.

Человек – это слово.

Слово – это Бог.

Следовательно, авангард – это Бог.

А читатель – это тот, кто создает богов

По образу и подобию своему,

И при приближении читателя начинает содрогаться,

Дрожать мелкой дрожью, как при проезде трамвая под окнами,

Книжный шкаф – холодильник, где хранится пища

Для души, опиум для народа и пудра для мозгов –

Литература.

Поэт и издатель

Андрей Козырев