ВАСЕНЬКА

 

    Рассказ в стихах

 

«Папаша мой был поросёнок,

Но мыслить правильно умел.

Он был умён, талантлив, тонок,

Но грязи нашей не стерпел…

Но всё-таки, как он, спиваться,

Блудить, с женой и сыном драться,

Просить прощенья – и опять

Пороть детей и водку жрать,

Трясти больною головою,

Пейзажи спьяну малевать

И жизнь шальную оборвать,

За цельных сорок лет с лихвою

Без водки не прожив ни дня, -

Какая это всё… фигня!»

 

Так думал парень бритолобый,

Моргая, морщась и трясясь

В трамвайной крашеной утробе

Сквозь перестроечную грязь.

Его растила мать-вдовица,

Уча сердиться на людей.

Он топал, не смотря на лица,

В холодной курточке своей.

В подъезде хлопнул дверью гулко,

Сверкнувший искрой на лету

Окурок бросил в темноту

И завершил свою прогулку,

Небрежно сплюнув в грязь у ног

И кедом растерев плевок.

 

Отец его, художник знатный

И выдающийся алкаш,

Был в жизни очень неприятный

И одиозный персонаж:

Он был непризнан, был развратен,

Пивал, бивал бедняжку-матерь,

Рыдал, дрожал, лишался сил

И медленно с ума сходил.

Его творенья не снискали

Признанья гордых знатоков,

Он сжёг холсты – и был таков:

В свой день рождения в печали

Вконец возненавидел свет

И ядом свёл себя на нет.

 

А мать, уборщица в трактире,

Терпела жизни на краю

И в сыне, маленьком кумире,

Опору видела свою.

Сын вырос гордым и упрямым,

И часто огорчалась мама

Его надменным матеркам,

Его упрёкам и тычкам.

Она узнала ласки мало

В своей расхристанной судьбе

И разуверилась в себе,

И не жила, а доживала

Свой век, в едином сером дне,

Как в бесконечном мутном сне.

 

Промышленный посёлок Звёздный

Работал с первых дней войны,

Но неким дядечкам серьёзным

Ракеты стали не нужны.

Заводы тихо закрывались,

Их ветераны увольнялись

И заново учились жить –

Пить, воровать и снова пить.

Цеха неслышно опустели,

Ракеты отдали на слом,

И обескрылел каждый дом,

И не осталось в жизни цели,

Лишь водка, закусь и гульба –

Удел бесхозного раба.

 

Там рос наш Васенька угрюмый,

Там школу кончил кое-как,

Там дрался, спорил, думал думы,

Водил девчонок на чердак,

Жил без улыбок, но не плача,

Решая каждую задачу

Большим багровым кулаком

И ненавязчивым пинком.

Весной шестнадцатого года

Он страсть познал – в сыром углу,

Холодной ночью, на полу,

В заброшенном цеху завода.

Но всё же и тогда уже

Он был художником в душе.

 

К искусствам вкус имел он стойкий,

Отцом привитый, может быть, –

Фотографировал помойки,

Любил из хлама мастерить

Забавных кукол, маски, рожи,

Людей, на чёртиков похожих,

Свои поделки продавал,

Дома соседям украшал.

Из пробок им сооружён

Солдатик одноногий, стойкий,

А из бутылочных осколков –

Горгона и Лаокоон.

В нём крылся редкостный талант,

Ненужный миру бриллиант.

 

Хоть чтенье было и не в моде

В посёлке Звёздном в те года,

Но Вася о двадцатом годе

Читал книжонки иногда.

Одну лишь узенькую полку

Приделал Васенька Осколков

На стенку в комнате своей,

Куда он не пускал друзей.

Там книжки всяческих поэтов

Стояли, пряча корешки

К стене, чтоб приглушить смешки.

Поднятым на смех перед светом

Быть неохота никому, –

Ведь там и Кафка, и Камю…

 

Бывало, утром, до рассвета,

Его затрещиною мать

Будила и до туалета

Гнала взашей – нужду справлять.

Облившись из большого таза

И рявкнув мамке две-три фразы

Насчёт того, как этикет

Велит водить нас в туалет,

Василий в шортах из холстины

Садится есть за стол старинный,

Который слажен был отцом –

В столярном деле молодцом,

И ставит мать на стол еду –

Давно привычную бурду.

 

И вот, собрав в кулак отвагу,

По жёлтым листьям сентября

Василий топает в шарагу

(В коллЕдж, учёней говоря),

Где учится на штукатура

(Так приказала мамка-дура)

И где все пацаны подряд

Его гвоздят и матерят.

Быть штукатуром так паршиво,

Когда в мечтах ты Рафаэль,

Когда зовёт иная цель;

Но жизнь – вещь подлая на диво,

И Вася учит, – так и быть, –

Как надо мастерком водить.

 

Вот, еле разлепляя веки,

От скучных лекций, без обид,

Сбегает он в библиотеку

И там полдня подряд храпит.

А вечером – фотоохота!

Одна есть у него забота:

Барак, помойку, яму, клеть

Для вечности запечатлеть.

Он ищет кадр, он ищет краски,

Он щёлкает десятки раз,

Правдивый создаёт рассказ

О русском бытии без маски,

Глядит, ликуя и смеясь,

И молится на слизь и грязь.

 

Он мчит к товарищу, Олегу,

Поэту в девятнадцать лет,

И просит верного ночлега

(Ведь дома Васе места нет –

Поссорился намедни с мамой).

Друган-Олег ворчит упрямо,

Но Васенька – такой сосед,

С которым сладу просто нет.

И весь остаток дня легко

Они сидят и отдыхают,

Стихи и снимки обсуждают,

Пьют с коноплёю молоко

(Ведь у Олежки, – вот дела! –

На даче конопля росла).

 

Наутро, лишь глаза продрали, –

опять в шарагу топ-топ-топ,

там пару лекций продремали,

от пацанов словили в лоб,

синяк обмыли, покурили,

о том – о сём поговорили,

сфотографировали вид,

где мусор в ящике горит,

решили ради возвращенья

под отчий кров, к родным, в тепло,

ребячьей гордости назло

у мамочки просить прощенья,

а там – в ларёк, а там – домой,

а там всё то же – Боже мой!

 

…В то мерзопакостное время,

Когда был сломан человек,

Посеялось дурное семя

В умах подростков и калек;

Свинцовый век культуры русской,

Пропитан злобой косно-узкой,

Цинизмом, желчью и умом,

Запечатлелся вмиг на всём.

Свинец и золото смешались

В едином сплаве бытия,

А из него и ты, и я

В одном горниле отливались,

И выплавка была одна

В цехах страны, достигшей дна.

 

Свинцовый век, разбоен, бешен,

Ты никого из нас не спас.

Свинцом сполна уравновешен

Твой вечный золотой запас.

Ты нас учил, что правда – в силе,

Ты заставлял копаться в гнили,

Ты лишь одну дал благодать –

Искать, терять и умирать…

Иные дни, иные грозы…

Но вновь из-под припухших век,

Свинцовый провожая век,

Свинцовые струятся слёзы.

Какие дни – такие мы:

Игрушки победившей тьмы.

 

…Усыпан двор листвою палой,

Окурками и шелухой.

Дождь еле капает устало,

И дворник тащится глухой,

Чтоб выгнать лысою метлою

Двух бедных рыцарей запоя

С песочницы, из-под грибка,

Где прячутся они пока.

Таков, друзья, пейзаж унылый,

Обычно видный из окон

Жилья, тяжёлого, как сон,

Где обитал наш друг, Василий.

А в той же сталинке, с угла,

Валюша некая жила.

 

На диво всем, сия особа

Была полна, была мягка,

Бела, безброва, большелоба,

К тому ж веснушчата слегка.

Василий к ней питал почтенье,

Но всё же – что за невезенье! –

Не смел, страдая от любви,

Ей чувства высказать свои,

Ведь нужному уединенью

Всегда мешал один пацан,

Не умница, не хулиган,

Который, всем на удивленье,

Любому в лоб мог дать щелчок, –

Брат Вали, Гришка-дурачок.

 

Его дворовые любили,

Стояли за него горой,

Почти что даже и не били,

А только грабили порой.

Приятно было посмеяться

Над тем, кому не разобраться,

Кто что обидное сказал,

А кто по свету растрепал.

Он мельтешил перед глазами

Хозяев старого двора

Весь день, до вечера с утра,

Будил их всеми голосами –

То кукарекал, то ревел,

То соловьём залётным пел.

 

Как лучик солнца в сером спектре,

Он души грешные спасал –

Навроде психотерапевта

Страданья людям облегчал.

Весь год, и в вёдро, и в ненастье,

Он приносил соседям счастье,

Выслушивал их пьяный бред,

Поддакивая всем в ответ.

Бывает, – куришь, мрачный, хмурый,

Когда вдруг свалится беда,

А он придёт и скажет: «да-а-а-а», –

И легче на душе понурой.

(А больше Гришка слов не знал,

Поддакивал лишь да кивал).

 

Его отец, солдат суровый,

Ни дочь, ни сына не любил,

На них глядел, нахмурив брови,

С тех пор, как мать похоронил.

Сын-дурачок и дочь-молчунья,

Не егоза, не хохотунья,

Казались чуждыми ему

По нраву, крови и уму.

Телячьи нежности да ласки

Считал он бабьей чепухой,

Жизнь видел как удалый бой,

В котором места нет для сказки, –

Лишь танки, пушки, мат и стон

И смерть и ад со всех сторон.

 

А Валя нежности хотела,

Ей нужен был надёжный друг.

Давно ждало девичье тело

Прикосновенья сильных рук.

Хотелось выплакаться Вале,

Но ни к кому в своей печали

Она не смела подойти,

Чтоб душу грешную спасти.

Два человека только было,

Которым нравилась она,

Чиста, невинна и полна

Зря нерастраченного пыла,

Но с ними Валя – как тут быть? -

Не смела первой говорить.

 

Лишь двое выбраны из стольких

Приятных для девичьих глаз…

То были Васенька Осколков

И некто Гайбуров Нияз –

Таджик, работавший на стройке,

Парнишка разбитной да бойкий,

Умевший блеском матерка

Унять любого остряка.

Само собой, наш храбрый Вася,

Который с детства не терпел

Соперников в любом из дел,

А в драке был всех лучше в классе,

Не ел, не пил, ночей не спал,

К Ниязу Валю ревновал.

 

Не дружат, - знает каждый школьник, –

Два парня с девушкой одной.

Любой любовный треугольник

Чреват столетнею войной.

Пришла пора: мечи схлестнулись!

Круги священные сомкнулись!

Летите в смертный бой стремглав,

Вы, други игрищ и забав!

Лети, кровавая Беллона,

Над полем брани, и труби!

Коли, секи, мечи, руби!

Нет больше мира, нет закона!

А полем брани в той игре

Был грязный столик во дворе.

 

За столиком сидел наш Вася,

Глядел на Валю спохмела.

Она изюминкою в квасе

Для Васи сыздавна была.

Он говорил ей веско, прямо,

Что жизнь – препакостная драма,

Болото, проще говоря,

Что всё в ней глупо, всё в ней зря,

Одна любовь способна скрасить

Постылый пэтэушный быт

И, без базара, без обид,

Принесть земное счастье Васе

(А также Вале заодно,

Когда и ей не всё равно).

 

Столь смелый поворот рассказа

Немало Валю удивил.

Она моргала лупоглазо,

Понять пытаясь что есть сил,

Идти ей на чердак с Васяткой

(Что было б страшно, хоть и сладко),

Иль дать пощёчину ему

И с плачем убежать во тьму.

Она бы поняла, наверно,

Как этот дело разрулить

И Васеньку угомонить

Не пошло и нелицемерно,

Но тут нежданно – вот-те раз!

Во двор вошёл таджик Нияз.

 

Чернели в сером небе сучья.

Вороны каркали смурно.

Кусты торчали, словно  крючья,

И быстро делалось темно.

Шло дело к ночи; пахло дракой,

Как понял бы, наверно, всякий,

Кто видел Васин злой оскал

И шрам багровый у виска.

Нияз и Вася встали хмуро,

Друг дружке глянули в глаза,

Не зная, что кому сказать,

В грязюку сплюнули понуро

И, не роняя лишних слов,

Пошли сражаться за любовь.

 

На бой собрался высший свет:

Васёк с Олегом и Никитой,

Нияз, Абдул и Мухаммед

Стоят, угрюмы и небриты.

Васёк, нанесть удар осмелясь,

Ниязу метит прямо в челюсть,

Но, позабыв законы драк,

Лишь в воздух бьёт тугой кулак.

Абдул расталкивает их,

Нияз в один клубок сплетает,

Сам тихо сбоку подползает

И Васеньке даёт под дых…

Грязь по колено, мат и стон

И смерть и ад со всех сторон.

 

А Васе ясно: дело худо.

Поджарый и лихой таджик

В бою выносливей верблюда,

Хотя и ростом невелик.

А верный друг спасенье ищет:

Никита из-за голенища

Неслышно ножик достаёт

И Васеньке его суёт.

Теперь пойдёт всё по-другому!

Теперь у нас есть аргумент,

Который всех спасёт в момент,

Ведь против лома нет приёма!

Но это кто там и куда

Бежит, кричит истошно: «Да-а-а?»

 

Кто виноват: Господь иль случай?

Где Гришкин ангел задремал?

Брат Вали в приступе падучей

На Васин ножичек упал.

Как он попал на поле драки?

Во двор он выскочил во мраке,

Быть может, в страхе за сестру,

Метавшуюся по двору?

Кровь полилась из горла Гришки,

Мешаясь с грязною землёй,

Плевками, сором и листвой;

Дрожит в конвульсиях мальчишка,

Не понимает ничего,

И гаснет жизнь в глазах его.

 

Мне рассказать осталось малость:

Как только грянула беда,

Друзья, конечно, разбежались –

Что те, что эти, кто куда.

Тут как сумеешь, так спасайся, –

Укрылся у Олега Вася,

Нияз удрал к отцу в барак,

Двор опустел, спустился мрак,

Полиция приковыляла,

Но не застала никого

И ради дела своего

Разворошила полквартала,

А Валентину наконец

В дурдом увёз родной отец.

 

Русь – птица-тройка, птица-тройка!

Куда же занесло тебя?

Куда летела ты так бойко,

То ненавидя,  то любя?

Какая ложь, какая сила

Тебя с дороги отклонила?

Какой хитрец, зол и велик,

Тебя одну завёл в тупик?

Война, войне, войны, с войною…

Вино, вина, вино вины…

Убиты всеми, даже мною,

Твои несбывшиеся сны.

И нам одна осталась быль -

Дороги, вёрсты, грязь и пыль.

 

…Пока полиция искала

Лихих зачинщиков войны,

А Валя порошки глотала,

Привязанная у стены,

Наш Вася прятался у друга.

Он весь дрожал, как от недуга,

И спать свалился, сам не свой,

Как Бонапарт, продувший бой.

Он видит сон: и что же, что же?

Он где-то будто бы в горах,

И всё вокруг внушает страх, -

На преисподнюю похоже

То царство сумрачного сна,

Куда душа заключена.

 

В горах, над пропастью бездонной,

Он в клетке будто бы висит,

А клетка на цепи дрожит,

И цепь со скрипом и со стоном

Разматывается во тьме…

Одно у Васи на уме:

К чему её конец привязан?

Чему он жизнью всей обязан?

Он в клетке на цепи железной,

Бессильный, на семи ветрах,

Испытывая смертный страх,

Дрожит и прыгает над бездной,

Предчувствуя глухую тьму,

Куда упасть дано ему.

 

Вращая дикими глазами,

Он в пропасть, вниз, случайно глядь, -

А там летит к нему с чертями

Она, его родная мать!

И черти им – на самом деле! –

Душить друг друга повелели,

И вот, не помня ничего,

Мать душит пальцами его…

Её трясёт хмельная рвота,

Она от ужаса пьяна,

И кровь меж пальцев зелена,

И капли огненного пота

Текут по коже, чуть дымясь,

И падают со звоном в грязь…

 

Сон улетел. Проснулся Вася.

Всё вспомнил. Что же, надо жить.

Захочешь, злись, а хочешь, кайся, -

Но ничего не изменить.

Он взял стакан, пропахший мылом,

Напился, сплюнул что есть силы,

Прошёлся, сел и снова встал,

Подмышкой вяло почесал.

Он сделал пять шагов уныло,

И два назад, и три к стене,

Увидел небосвод в окне,

И мусорку, и двор постылый,

И пыль, и грязь, и серый дождь –

Из года в год одно и то ж…

 

Он молча на ногах качнулся,

Лениво в зеркало взглянул,

И взгляд в пространстве вдруг запнулся

И вновь назад, к зрачкам, прильнул.

Из зеркала смотрело что-то,

Что людям видеть неохота,

Что прячется за краски дня,

Обманывая и пьяня…

Глазами Вася заморгал,

И стало за себя обидно, -

Так явственно и очевидно

Сквозь кожу череп проступал.

Глядела смерть из глаз его,

А там, за нею, – н и ч е г о.

 

Ничто. Ни мысли, ни желанья.

Ничто. Небытие. Провал.

Слепое, жадное зиянье,

В какое Гришенька упал.

Не бред, не ад, - намного хуже,

Постыднее, тошнее, уже,

Глядело что-то из-под век

Там, где закончен человек.

Столико, страшно и сторуко,

Н и ч т о плясало на костях,

Топча одушевлённый прах,

Пронзая космос бурей звуков…

Василий сел, лишившись сил.

Ну, так и быть. Я заслужил.

 

Всё завершилось лишь под вечер.

Уже был увезён Нияз

Вести правдивый свой рассказ

О давешней дворовой встрече

В полиции, под протокол;

Уже след Васеньки нашёл

Один хитрец в потёртой форме;

Уже казалась Валя в норме;

Прильнув к отцу, к щеке небритой,

Она шепталась тихо с ним,

Единственным своим родным,

Когда друзья, Олег с Никитой,

Увидев Васю своего,

Из петли вынули его.

 

Прощай, роман мой непутёвый!

Прощай, мой глупый Вася, ты,

Творец-эстет бритоголовый,

Адепт великой пустоты!

С тобой мы три часа зевали,

Росли, любили, воевали

И из-за девичьих сердец

В петле висели под конец.

Когда пришёл Василий в разум,

Он устыдился сам себя.

На теле, тесном, как судьба,

Лицо носил он, как проказу,

Мечтая всё переменить,

И отстрадать, и дальше жить.

 

Он, видимо, дошёл до края,

Где отчего-то, не пойму,

Жизнь, осязаемо большая,

Вдруг стала видимой ему.

В бессмысленном алканье чуда

Он глянул в бездну – и оттуда,

Где возвышалось НИЧЕГО,

Обдало холодом его.

Перестрадав, перегорев,

Теперь он в небо смотрит смело,

Как будто выпрямилось тело,

Чуть-чуть в петельке повисев.

Исчерпан прежних лет обман.

Возник у Васи новый план:

 

Жить, плакать, верить, ошибаться,

Служить, любить, творить, искать,

Работать, маяться, стараться,

Идти, и падать, и вставать,

Знать, удивляться, слышать, видеть,

Догнать, дышать, держать, обидеть,

Зависеть, плакать и терпеть

И всё-таки – крутить, вертеть.

…Таков мой анекдотец славный,

Навеянный судьбой одной,

Кому-то – мерзкий и дурной,

Кому-то, может быть, забавный,

Как жизнь, что не завершена.

…А дальше?

Дальше – тишина.